В своих увлекательных воспоминаниях «Становление советского ученого», изданных в 1994 году, Роальд Сагдеев, специалист по физике плазмы, с 1973 по 1988 год директор ИКИ (Института космических исследований Академии наук СССР), человек, о котором в предисловии к его книге Карл Саган говорит, что он «следовал политике гласности еще до Горбачева» и «помог не допустить ускорения гонки ядерных вооружений как в космосе, так и на Земле», подробно описывает деградацию советской науки о космосе. Рассказывая о «военно-промышленном айсберге» и о своем ощущении, что первоочередной национальной задачей оставалось «строительство гигантской военной машины», он пишет с более чем явным сарказмом: «В моей космической карьере, когда мне приходилось вести обширные дела с оборонной промышленностью, запуск в космос научных ракет обставлялся как проявление филантропии со стороны военных предприятий». Секретность и обман – «маленькая ложь ради благородной цели» – были обычным делом (нельзя сказать, что эту тактику изобрели в СССР); это продолжалось и в эру Горбачева. Сагдеев без обиняков называет руководителей космической программы своей страны «коррумпированными баронами советской космической мафии» и «людьми пещерного века». Уже к концу своих мемуаров он проводит различие между принципами науки и военно-промышленного комплекса:
Разница между сообществом занимающихся космосом ученых и сообществом космической промышленности основывается на том факте, что, тогда как промышленность инстинктивно предпочитает контракты, повторяющие уже существующие проекты и модели, ученым нужна новизна. Старые рутинные результаты не имеют никакой реальной научной ценности. Наша профессия по определению требует от нас искать нового. Различие между космической наукой и техникой является, в сущности, философским конфликтом между двумя образами жизни.
<…> Люди, трудившиеся в сфере космической промышленности, выработали в себе особую способность выживать в среде, в которой все держалось в секрете. Теперь они боялись начать новую жизнь в условиях гласности [498].
Настал день, и Горбачев отправился в отставку; к власти в новой России пришел его противник Ельцин. Он и прежде требовал, чтобы все космические программы были свернуты в течение нескольких лет. Сначала надо решить главные вопросы. Экономика, и без того уже неустойчивая, получала все новые удары от агрессивной приватизации ресурсов и индустриальных мощностей. Добавьте к этой картине рост влияния олигархов и бандитов, мятежные республики, войны за нефтяные месторождения и нефтепроводы, падающие нефтяные цены и отток денег в швейцарские банки. Согласно данным Международного валютного фонда, в 1992 году ВНП России упал более чем на 14 %, а цены выросли более чем на 1700 %; в 1993 году ВНП снизился еще на 9 %. а годовая инфляция продолжала оставаться на уровне почти 900 %. И только в 1997 году российская экономика начала выходить из кризиса [499]. Между тем Российское космическое агентство (в партнерстве с американскими фирмами) начало распродавать время на своих прежде секретных первоклассных спутниках-шпионах. За несколько тысяч долларов можно было полетать на истребителе «МиГ-29». В 1993 году на аукционе «Сотбис» в Нью-Йорке распродавались двести артефактов, относящихся к советской и российской космическим программам, – от бортовых журналов и бывших в употреблении скафандров до шахмат на штырьках, предназначенных для игры в невесомости, и до восстановленной обгоревшей капсулы с космического корабля «Союз». Этот последний лот ушел за 1,7 миллиона долларов. Я присутствовал на этом аукционе. Нельзя сказать, чтобы это была гаражная распродажа. Победители в долгой холодной войне делили военную добычу. Одним из крупных покупателей был Росс Перо, антикоммунист, техасский миллиардер и независимый кандидат в президенты США на выборах 1992 года, который впоследствии передал свои приобретения в Национальный музей авиации и космонавтики в Вашингтоне [500].
К 1996 году Россия задолжала Казахстану, который внезапно в декабре 1991 года превратился в отдельное государство, сотни миллионов долларов за аренду своего главного космодрома в Байконуре. При космическом бюджете на 1996 год в 700 миллионов долларов Россия теперь занимала предпоследнее место по уровню космических расходов, обгоняя только Индию. Вымаливая скудное содержание, равное одной двенадцатой части гражданского космического бюджета США, генеральный директор Российского космического агентства сказал российским парламентариям в 1996 году, что почти в половине космических программ не осталось инженеров и техников – они уволились, потому что не могли выжить на среднемесячную зарплату в сотню долларов. Последствия не замедлили сказаться. Российская сеть спутников раннего предупреждения приняла норвежскую научную ракету за американскую боевую ракету «Трайдент», выпущенную с подводной лодки. Русская космическая разведка на полгода ослепла, потому что некоторые из спутников-шпионов с коротким сроком эксплуатации вышли из строя и их нечем было заменить. Еще одна дальняя космическая совместная миссия закончилась падением в океан из-за отказа российской ракеты «Протон».
Потом, пишет Берроуз, «стало еще хуже. В начале 1997 года время и резкие ограничения бюджета начали одолевать единственную в мире космическую станцию, которая была на орбите уже одиннадцатый год». «Мир» – к тому времени просто «ветхий ящик с самопальными приборами, проработавший на шесть лет больше проектного срока действия» – находился на последнем издыхании. Соображения экономии пересилили соображения безопасности. Вместо того чтобы провести ремонт и техническое обслуживание станции, ее торопились использовать по частям, пока все окончательно не развалилось. В 1998 году начал «глючить» и ГЛОНАСС – на обновление системы за счет новых спутников, как это первоначально планировалось, не было денег. Проведя в 1998 году десять запусков, российские военные в каждый из двух следующих лет могли наскрести денег только на четыре. Что же касается космических наук, то, по словам директора Института космических исследований в Москве, «мы почти не функционировали».
Корпорации-гиганты предложили свой путь спасения: совместные предприятия. Lockheed объединился с центром имени Хруничева [501] с целью вывода на рынок ракеты «Протон»; цепь слияний и поглощений объединила Martin Marietta и корпорацию «Энергия» [502] – в результате была создана Международная служба пусковых услуг, на которую в 1995 году уже приходилось 15 % мирового коммерческого рынка космических пусков. Украинское конструкторское бюро «Южное» объединилось с Boeing, «Энергией» и норвежской Kvaerner Maritime Group в партнерство «Морской старт», производившее запуски с плавучего космодрома. Pratt & Whitney в Америке объединились с машиностроительным холдингом «Энергомаш» в России для изготовления и обслуживания ракетных двигателей РД-180, главным заказчиком которых стали американские военные. Французская компания Arianespace, первая в мире коммерческая компания, занимавшаяся космическими перевозками, создала российско-французское акционерное общество «Стареем» для продвижения на международный рынок ракеты-носителя «Союз».
Правительство США тоже находило пути поддержки России, одновременно не забывая и об интересах собственной национальной безопасности. Одним из таких путей была перекачка средств через бюджет Международной космической станции на завершение работ по критически важному для этой космической миссии российскому сервисному модулю. США также заплатили Российскому космическому агентству за полет семи американских астронавтов на «Мире». С распадом советского государства страшилка рейгановской эры о зловещих советских космических станциях над американскими городами больше никого не пугала, и Соединенные Штаты охотно принимали бывших советских ученых и инженеров в американские космические проекты – все что угодно, лишь бы блестящие, но организационно осиротевшие русские занимались наукой, а не изготовлением бомб для России или любого другого противника США [503].
