Итак... Уже будучи коллежским советником на гражданской службе, Гаврила Романович увидел на балу в доме некоего Козодавлева девицу лет семнадцати поразительной красоты, которая ему ужасно понравилась. Второй раз увидел в театре – «изумился». Увидел в третий – понял, что влюблен...
4. Сватовство в XVIII столетии.
И как среди бурного сего происшествия (дуэль, на которой Гаврила был секундантом и едва не скрестил шпаги с секундантами противника – А. Б.) не вышла красавица из памяти у Державина, то, поехав с Гасвицким домой, открылся ему дорогую о любви своей и просил его быть между собою уже и победительницею его посредником; то есть на другой день в объявленный при дворе маскарад, закрывшись масками, вместе с ним поискать девицу, которая ему нравится, и беспристрастными дружескими глазами ее посмотреть. Так и сделали. Любовник [1] тотчас увидел и с восторгом воскликнул: «Вот она!» – так что мать и дочь на них пристально посмотрели. Во весь маскарад, следуя по пятам за ними, примечали поведение особливо молодой красавицы, и с кем она и как обращается. Увидели знакомство степенное и поступь девушки, во всяком случае, скромную и благородную, так что при малейшем пристальном на нее незнакомом взгляде лицо ее покрывалось милою, розовую стыдливостию. Вздохи уже вырывались из груди улыбавшегося экзекутора [2], а его товарищ, человек простой, впрочем, умный и прямодушный, их одобрил. За чем дело стало? Державин уже имел некоторое состояние, то и взял он намерение порядочным жить домом, а потому и решился твердо в мыслях своих жениться. Вследствие чего и рассказал, будто шуткою, своим приятелям, что он влюблен, называя избранную им невесту ее именем. В первый день после маскарада, то есть в понедельник на первой неделе великого поста, обедая у генерал-прокурора, зашла речь за столом о волокитстве, бываемых во время карнавала, а особливо в маскарадах; Александр Семенович Хвостов вынес на него прошедшего дня шашни. Князь спросил, правда ли, что про него говорят. Он сказал: правда. «Кто такая красавица, которая столь скоропостижно пленила?» Он назвал фамилию.
Петр Иванович Кириллов, действительный статский советник, правящий тогда ассигнационным банком, обедая вместе, слышал шутливый разговор, и когда встали из-за стола, то отведши на сторону любовника: «Слушай, братец, не хорошо шутить на счет честного семейства. Сей дом мне хорошо знаком; покойный отец девушки, о коей речь идет, был мне другом; он был любимый камердинер императора Петра III, и она воспитывалась вместе с великим князем Павлом Петровичем, которого и называется молочною сестрою; да и мать ее тоже мне приятельница; то шутить при мне насчет сей девицы я тебе не позволю». «Да я не шучу, – ответствовал Державин, – я поистине смертельно влюблен». «Когда так, – сказал Кириллов, – что ты хочешь делать?» «Искать знакомства и свататься». «Я тебе могу сим служить». А потому и положили на другой же день, ввечеру, будто не нарочно, заехать в дом Бастидоновой, что и исполнено. Кириллов, приехав, рекомендовал приятеля, сказав, что, проезжая мимо, захотелось ему напиться чая, то он и упросил (показывая на приехавшего) войти к ним с собою. По обыкновенных учтивостях сели и, дожидаясь чаю, вступили в общий общежительный разговор, в который иногда с великою скромностью вмешивалась и красавица, вязав чулок. Любовник жадными очами пожирал все приятности, его обворождившие, и осматривал комнату, приборы, одежду и весь быт хозяев, между тем как девка, встретившая их в сенях с сальною свечою в медном подсвечнике, с босыми ногами, тут уже подносила им чай; делал примечания свои на образ матери и дочери, на опрятность и чистоту в платье, особливо последней, и заключил, что хотя они люди простые и небогатые, но честные, благочестивые и хороших нравов и поведения: а притом дочь не без ума и не без ловкости, приятная в обращении, а потому она и не по одному прелестному виду, но и по здравому рассуждению ему понравилась, а более еще тем, что сидела за работою и не была ни минуты праздною, как другие ее сестры непрестанно говорят, хохочут, кого-нибудь пересуживают, желая показать остроту свою и умение жить в большом свете. Словом, он думал, что ежели не ней женится, то будет счастливым. Посидев таким образом часа два, поехали домой, прося позволения и впредь к ним быть въезжу новому знакомому. Доро́гою спросил Кириллов Державина о расположении его сердца. Он подтвердил страсть свою и просил убедительно сделать настоятельное предложение матери и дочери. Он на другой же день исполнил. Мать с первого разу не могла решиться, а просила несколько дней сроку, по обыкновению, расспросить о женихе у своих приятелей. Экзекутор второго департамента Сената Иван Васильевич Яворский был также короткий приятель дому Бастидоновых. Жених, увидевшись с ним в том правительстве, просил и его подкрепить свое предложение, от которого и получил обещание; а между тем как мать расспрашивала. Яворский собирался со своей стороны ехать к матери и дочери, дабы уговорить их на согласие. Жених, проезжая мимо их дому, увидел под окошком сидящую невесту, и, имея позволение навещать их, решился заехать. Вошедши в комнату, нашел ее одну, хотел узнать собственно ее мысли в рассуждении его, почитая для себя недостаточным пользоваться одним согласием матери [3]. А для того, подошедши, поцеловал по обыкновению руку и сел подле нее. Потом, не упуская времени, спросил, известна ли она через Кириллова о искании его? «Матушка мне сказывала», – она отвечала. «Что она думает?» «От нее зависит» «Но если бы от вас, могу я надеяться?» «Вы мне не противны», – сказала красавица, вполголоса, закрасневшись. Тогда жених, бросаясь на колени, целовал ее руку. Между тем Яворский входит в двери, удивляется и говорит: «Ба! ба! И без меня дело обошлось! Где матушка?» «Она, – отвечает невеста, – поехала разведать о Гавриле Романовиче». «О чем разведывать? Я его знаю, да и вы, как видно, решились в его пользу, то, кажется, дело и сделано». Приехала мать, и сделала помолвку, но на сговор настоящий еще не осмелились решиться без соизволения его высочества наследника великого князя, которого почитала дочери отцом и своим сыном. Через несколько дней дала знать, что государь великий князь жениха велел к себе представить. Ласково наедине принял в кабинете мать и зятя, обещав хорошее приданое, как скоро в силах будет. Скоро, по прошествии великого поста, то есть 18-го апреля 1778 года, совершен брак».
Великолепно, не правда ли? Та старинная романтика, деликатность нравов, от которой в двадцатом столетии не осталось и следа...
И Державин, и семейство его невесты принадлежали, напомню, к небогатому дворянству. В сенях гостям светила босая девка с медным подсвечником, она же и чай подавала. Вельможи, легко догадаться, жили совершенно иначе.
Большинство держали так называемый «открытый стол» – раз в неделю устраивали обеды на несколько десятков человек, куда мог прийти и преспокойно сесть за стол даже совершенно незнакомый человек, лишь бы одет был прилично. А уж эти обеды... Сохранились описания. Первая «подача» – двенадцать различных супов – выбирай, душа! Вторая – двенадцать салатов, двенадцать соусов. Потом – третья подача, жаркое: дикая коза, куропатки с трюфелями, фазаны с фисташками и масса прочих вкусностей. Которые невозможно было не то что съесть, но и надкусить – многие блюда так и уносили нетронутыми, это была чистой воды демонстрация хлебосольства, изысканного вкуса и богатства хозяина. Окуни с ветчиной, голубятина с раками...
Была и закуска «селедочные щеки» – чтобы приготовить одну порцию, поварам приходилось старательно вырезать щеки у двадцати четырех тысяч селедок. Даже соловьиные языки кто-то гостям предлагал.
Известный тогдашний московский прожигатель жизни Новосильцев выезжал на коне, чья сбруя состояла из золотых и серебряных цепочек, а чепрак был расшит золотом – натуральными золотыми нитями, общим весом этак в фунт.
