Сегодня с депрессией в большом количестве случаев удается справиться с помощью психотерапии в сочетании с медикаментозным лечением. Лечение непростое, очень многие пациенты переживают рецидив, и все же результат бывает успешным. Важную роль здесь играют медикаментозные средства. Самый распространенный класс антидепрессантов – это те, что повышают доступность нейромедиатора серотонина. Серотонин в популярной прессе часто именуют «гормоном счастья», что отражает ситуацию, когда при его дефиците наступают симптомы депрессии. Но это обозначение совершенно неверно. Серотонин – нейромедиатор, который устанавливает своеобразный порог холостого хода. Он модулирует деятельность на уровне базовой линии, в меньшей степени – на пиках. Если говорить очень упрощенно, мы ощущаем это как эмоциональное состояние или настроение. Если серотонина слишком мало, его можно замещать, иногда добиваясь удивительных эффектов. Но если серотонин на самом деле присутствует в достаточном количестве, повышение его уровня ничего не даст. На здоровых людей антидепрессанты такого рода не действуют. Те, кто их все же пьет, только рискуют получить побочные эффекты.
Нервные пути, использующие серотонин, в том числе достигают гиппокампа. Очень быстро было установлено, что серотонин в гиппокампе положительно коррелирует с нейрогенезом взрослых. Когда входящие волокна отсоединяли, уровень нейрогенеза снижался; при повышении уровня серотонина – рос.
В первую очередь эти две закономерности – то, что при хронической депрессии гиппокамп часто имеет меньшие размеры и что нейромедиатор, действующий как антидепрессант, способствует нейрогенезу, – и привели Джейкобса к идее о том, что в основе депрессии могут лежать отклонения в нейрогенезе взрослых.
Это было смелое утверждение, но главное, что это, по крайней мере, была конкретная гипотеза о происходящем при депрессии на уровне клеток. Ведь раньше представления об этом оставались весьма туманными. Было известно, что депрессия порою очень хорошо поддается лечению фармакологическими средствами, но, во-первых, во многих случаях в равной степени помогала поведенческая терапия, а во-вторых, оставалось неясным, почему именно действуют лекарства. То, что многим пациентам становится лучше от медикаментозного лечения в сочетании с психотерапией, позволяет определить депрессию как болезнь, находящуюся на границе между функциональными расстройствами и расстройствами, имеющими нейробиологические проявления. В конечном итоге ее рассматривали как классическое душевное расстройство, а не как заболевание головного мозга.
В этом было что-то странное: болезнь, у которой нет явной биологической основы, во многих случаях прекрасно лечится биологическими средствами. Предположение Джейкобса о том, что недостающим звеном в цепочке могут быть новые клетки или их отсутствие, было блестящим и, честно говоря, несколько наивным. Эта замечательная идея послужила полезным стимулом, но она с самого начала была слишком хороша, чтобы такое могло быть правдой.
Вначале гипотеза получила большую поддержку, поскольку оказалось, что все известные средства от депрессии, начиная с увеличения физической активности и вплоть до электрошоковой терапии (а это, невзирая на плохую репутацию у неспециалистов, хорошо устоявшийся и успешный метод лечения депрессий, резистентных к другим средствам), усиливают нейрогенез в гиппокампе.
Кроме того, имеются чрезвычайно убедительные и отлично задокументированные данные о том, что у пациентов с хронической депрессией гиппокамп уменьшен в размерах. Это можно установить с помощью МРТ, и это, можно сказать, дополняет результаты исследования, проведенного Элеанор Магуайр на таксистах, а также наблюдение Кирка Эриксона и его коллег, согласно которому гиппокамп увеличивается благодаря бегу.
Казалось бы, все сходится. Обучение и спорт усиливают нейрогенез, депрессия его ослабляет. Спорт и обилие стимулов также клинически влияют на депрессию – что же, они делают это с помощью новых нейронов? Это действительно правдоподобно, но что творится в растущем или сокращающемся гиппокампе, остается совершенно неясным. Как бы то ни было, объем, который мог бы появиться за счет вновь образованных нервных клеток, слишком мал, чтобы его можно было показать даже с помощью лучших магнитно-резонансных томографов. Конечно, эти данные говорят о пластичности гиппокампа, настолько большой, что ее можно даже установить макроскопически с помощью МРТ. Это чрезвычайно любопытно, но может быть никак не связано с формированием новых нервных клеток. Можно размышлять лишь о том, что нейрогенез взрослых протекает в исключительно пластичной среде.
Но свойственны ли пациентам с депрессией также когнитивные симптомы, которых следовало бы ожидать при расстройстве нейрогенеза взрослых? Когда гипотеза о связи нейрогенеза с депрессией достигла пика своей популярности, об этом вообще ничего еще не было известно. Вопрос и сегодня исследован не полностью, выводы пока что делать нельзя. Как ни удивительно, данных о гиппокампальных симптомах у пациентов с депрессией довольно мало. Это объясняется тем, что для клиницистов когнитивные симптомы депрессии остаются на втором плане. Наибольшую опасность представляют аффективные расстройства. При этом границы размыты: как мы уже говорили, депрессия может выглядеть как деменция и наоборот.
Барри Джейкобс и другие сторонники теории о связи нейрогенеза с депрессией тоже говорили вовсе не о когнитивных проявлениях. Их гипотеза касалась непосредственно аффективных симптомов. Если хорошо подумать, это был странный шаг. Впрочем, возможно, такой переход можно было позволить себе просто потому, что так мало существовало данных о когнитивных функциях нейрогенеза взрослых и о роли гиппокампа при депрессии. С тех пор в науке появилось направление, которое занимается значением нейрогенеза взрослых для аффективных состояний и эмоций и, как следствие, для их нарушений тоже.
Вначале эти исследования были не слишком успешны. Различные опыты с животными моделями депрессии показали, что нейрогенез взрослых здесь не нарушен, а если и нарушен, то каким-то таким образом, который не вполне согласуется с гипотезой, например, по временны`м характеристикам.
Конечно, некоторая проблема состоит в том, что хороших животных моделей депрессии вообще не существует. Это одна из самых больших сложностей в данной области. Пусть даже у животных может развиться нечто похожее на депрессию – многие хозяева собак и кошек это подтвердят, – но на такие важные вопросы, как «Часто ли вы чувствуете себя подавленным?», они могут дать лишь очень косвенный ответ. Кроме того, депрессия затрагивает те стороны духа и жизни, которых у них, в отличие от людей, просто нет. Как же тогда использовать подопытных животных для изучения болезни, которая не поддается исследованию подобными экспериментальными методами? Ученые надеялись, что, если гипотеза о нейрогенезе окажется верной, в их распоряжении в результате также появится достоверная модель, пригодная для дальнейших исследований.
При этом исследователи серьезно рисковали попасть в порочный круг. Разгорелся напряженный спор. Самая резкая критика тезиса исходила от работавшего тогда в Маннгейме психиатра по имени Фриц Хенн, что было забавным совпадением, потому что главным защитником идеи впоследствии выступил Рене Хен из Нью-Йорка. Но сначала оппонентом Хенна в этом споре был Рональд Дьюмэн из Йельского университета. Его рабочей группе принадлежало первое сообщение о том, что антидепрессанты, повышающие уровень серотонина, способствуют нейрогенезу взрослых. Выглядело, как будто определенная задержка, с которой это происходит, хорошо согласуется с клиническими данными, показывающими, что антидепрессантам нужно много времени, чтобы начать действовать. Возможно, столько, сколько нужно, чтобы созрел новый нейрон? Позже мы и другие ученые установили, что все намного, намного сложнее. Серотонин действует без какой-либо подобной задержки, но это происходит в условиях сложного переплетения всех возможных одновременных процессов, которые при этом взаимно подавляют друг друга, и картина проясняется лишь через несколько недель.
