«Благородство происхождения и красота есть более драгоценное благо сравнительно с искусной игрой на флейте, и они соответственно в большей степени возвышаются над игрой на флейте, чем возвышается флейтист своим искусством; и все же этому флейтисту следует давать лучшую флейту» [252].
В сравнении совершенств крайне разных качеств есть нечто забавное. Возможно, даже не стоит задаваться вопросами вроде: «Ведь я красивее, чем она, играю в лакросс [253]?» или: «Ведь Бэйб Рут [254] играл в баскетбол лучше, чем Шекспир писал пьесы?» Подобные вопросы могут иметь смысл только как салонная игра. Суть утверждения Аристотеля такова: при распределении флейт не надо искать самого богатого или самого красивого или даже лучшего во всех смыслах человека. Надо искать лучшего флейтиста.
Эта мысль совсем не уникальна. Многие оркестры проводят просушивания «вслепую» (исполнитель играет за занавесом), чтобы качество исполнения можно было оценивать беспристрастно, не отвлекаясь. Менее известна причина, которую приводит Аристотель. Он считает, что лучшие флейты следует отдавать лучшим флейтистам потому, что флейты предназначены для того, чтобы на них хорошо играли.
Цель флейты — издавать прекрасные звуки. Реализовать эту цель могут лишь лучшие флейтисты.
Кроме того, верно и то, что раздача лучших инструментов лучшим музыкантам должна принести желаемый эффект, заключающийся в исполнении лучшей музыки, которой будут наслаждаться все. Лучшая музыка принесет величайшее счастье максимальному числу людей. Но важно понять, что рассуждения Аристотеля выходят за пределы утилитаристских соображений.
Аристотель рассуждает, исходя из цели блага и доходя до должного распределения этого блага. И это рассуждение — пример телеологического рассуждения. Аристотель утверждает: чтобы определить справедливое распределение блага, необходимо исследовать, постичь телос или цель распределяемого блага.
Телеологическое мышление: теннисные корты и Винни-Пух
Телеологическое мышление может показаться странным способом размышлений о справедливости, однако оно обладает определенным правдоподобием. Предположим, вам надо решить, как распределять пользование лучшими теннисными кортами в университетском городке. Можно отдать предпочтение тем, кто способен заплатить за пользование кортами максимальную цену (для этого достаточно установить высокие платежи за пользование кортами), или дать возможность отличиться университетским «шишкам» — президенту университета или, скажем, ученым, удостоенным Нобелевской премии. Но предположим, что два прославленных ученых как-то вяло играют в теннис, еле-еле перебрасывая мяч через сетку, а тут заявляется университетская команда теннисистов, которым нужен корт. Разве вы не попросите ученых перейти на корт поменьше и не освободите лучший корт для членов университетской команды? И разве вы поступите так не по той причине, что отличные теннисисты могут лучше использовать самые лучшие корты, которые посредственные теннисисты используют впустую?
Или представим, что на торги вынесена скрипка Страдивари и на торгах богатый коллекционер дает за нее денег больше, чем Ицхак Перлман [255]. Коллекционер хочет украсить скрипкой Страдивари свою гостиную. Не сочтем ли мы такой расклад не слишком удачным или даже несправедливым — не потому, что аукцион, по нашему мнению, несправедлив, а потому, что его результат нехорош, неправилен? В основе такого отношения может лежать (телеологическое) соображение относительно того, что на скрипке Страдивари должны все же играть и что она не должна быть просто экспонатом.
В Древнем мире телеологическое мышление было более распространенным, чем сегодня. Платон и Аристотель полагали, что языки огня поднимаются ввысь потому, что огонь стремится достичь неба, которое является его естественным домом, а камни падают потому, что стремятся приблизиться к земле, которой они и принадлежат. Древние считали, что у природы есть имеющий смысл порядок. Понять природу (и наше место в ней) — это то же самое, что постичь ее цель, ее основной смысл.
С пришествием современной науки природу перестали рассматривать как имеющий смысл порядок. Вместо этого природу начали воспринимать как некий механизм, управляемый законами физики. Объяснение естественных явлений в категориях целей и смыслов теперь стали считать наивным и антропоморфным. Несмотря на этот сдвиг, соблазн рассматривать Вселенную как имеющее цель, телеологически упорядоченное целое до конца не преодолен. Телеологическое представление о мире устойчиво, особенно у детей, которых надо обучать на основе и в рамках такой перспективы. Я заметил это, когда мои дети были маленькими и я читал им «Винни-Пуха» Алана Милна. Эта книга пробуждает детский взгляд на природу как на целое, зачарованное и одухотворяемое смыслом и целью.
В начале книги медвежонок Винни-Пух, гуляя по лесу, подходит к большому дубу, с вершины которого «слышалось громкое жужжание».
«Винни-Пух уселся у подножья дерева, подпер голову лапками и начал думать.
Прежде всего он сказал себе: „Это жужжание что-то означает. Ведь не может же такое безостановочное жужжание ничего не значить. Если есть жужжание, кто-то его производит, а единственная известная мне причина жужжания — это пчела“.
Затем он надолго задумался и изрек: „А единственная известная мне причина существования пчел — производство меда“.
Наконец он встал и сказал: „А единственная известная мне причина производства меда заключается в том, что я могу его есть“. И он начал взбираться на дерево» [256].
Детский способ размышления Винни-Пуха о пчелах — хороший пример телеологического мышления. Ко времени, когда мы становимся взрослыми, большинство из нас вырастают из такого способа виденья природы и начинают рассматривать естественный мир как обворожительный, но странный. Отбросив телеологическое мышление в науке, мы склонны также отвергать такое мышление в политике и этике. Но избавиться от телеологического мышления при рассуждениях о социальных институтах и политических практиках нелегко. Сегодня никто из ученых, читающих труды Аристотеля по биологии или физике, не воспринимает их всерьез. Но люди, изучающие этику и политику, продолжают читать труды Аристотеля по моральной и политической философии и размышлять над ними.
Каков телос университетов?
Споры об аффирмативных действиях можно переформулировать в категориях, которые звучат как отголоски рассказа Аристотеля о распределении флейт. Мы начинаем с поиска справедливых критериев: кто имеет право быть допущенным к распределению? Пытаясь ответить на этот вопрос, мы, оказывается, спрашиваем себя (по крайней мере, косвенным образом): «Какова цель (или телос) университетов?»
Как это часто бывает, телос университетов неочевиден и вызывает споры. Некоторые люди говорят, что университеты существуют, чтобы продвигать научное совершенство, и что единственным критерием приема студентов должен быть их научный потенциал. Другие говорят, что университеты существуют также для того, чтобы служить определенным гражданским целям, и что в числе критериев приема в университеты должна быть, например, способность стать лидером в обществе, характеризующемся разнообразием. Выяснение телоса университетов представляется крайне важным для определения надлежащих критериев приема студентов, и это выявляет телеологический аспект справедливости приема студентов.
Тесно связан со спорами о цели университетов вопрос о почестях: каким добродетелям или совершенствам оказывают почет в университетах и какие добродетели и совершенства университеты вознаграждают? Люди, считающие, что университеты существуют для того, чтобы отмечать и вознаграждать только научные совершенства, скорее всего, отвергнут аффирмативные действия, тогда как те, кто считает задачей университетов еще и продвижение определенных гражданских идеалов, вполне могут согласиться с аффирмативными действиями.
