Сказки немецких писателей - Новалис

хочешь ты мне подарить вместо себя, а ведь уверял, что принадлежишь мне и телом и душой. Даже твоему изменчивому, зыбкому образу нельзя со мной остаться и быть мне спутником в жалкой моей жизни, в которой теперь, раз ты бросаешь меня, не видать мне ни любви, ни ласки.

Горячие слезы хлынули из прекрасных темных глаз Джульетты. И тут Эразм, обезумев от смертельной муки сердца, воскликнул:

— Ужели я должен тебя покинуть? Если так, то пусть мое отражение в зеркале остается у тебя на веки вечные. И никакая сила, будь то сам дьявол, не отнимет его у тебя, пока я не принадлежу тебе телом и душой.

Точно огнем опалили поцелуи Джульетты его губы, едва вымолвил он эти слова, потом она разжала объятия и страстно простерла руки к зеркалу. На глазах у Эразма его отражение, хоть сам он даже не шевельнулся, шагнуло из рамы в комнату, быстро скользнуло в объятия Джульетты и вдруг скрылось вместе с нею в каком-то таинственном странном тумане. Внезапно тишину прорезал мерзкий козлиный смех, полный дьявольской издевки. Содрогаясь от беспредельного смертельного ужаса, Эразм упал без памяти, но неизъяснимый, жуткий страх немедленно заставил его очнуться от забытья. В кромешной тьме он пошатываясь кое-как добрел до двери и сошел с лестницы. На улице его кто-то подхватил и усадил в карету, которая сразу же тронулась.

— Пришлось вашей милости немножко поволноваться, сдается мне! — обратился к нему по-немецки сидевший в карете господин. — Пришлось, пришлось поволноваться, но уж теперь-то всё пойдет превосходнейшим образом. Извольте лишь целиком и полностью довериться мне. Джульетточка свое дело сделала и поручила вас моему попечению. А вы и впрямь милейший юноша, притом поразительно склонный к невинным забавам, до которых мы с Джульетточкой такие большие охотники. Эк вы того молодца по башке-то! Истинно в германском духе! А уж как у нашего героя изо рта багровый язык-то вывалился — презабавное было зрелище, а уж как он хрипел да кряхтел и всё никак не мог отправиться к праотцам… Ха-ха-ха! — В голосе незнакомца звучала такая гнусная издевка, балагурство его было до того жутким, что каждое его слово ранило Эразма, точно удар кинжала прямо в сердце.

— Кто бы вы ни были, — сказал он, — прошу вас, замолчите, довольно, довольно, ни звука более об ужасном преступлении, в котором я раскаиваюсь!

— «Раскаиваюсь»? — передразнил незнакомец. — Так, значит, вы раскаиваетесь и в том, что познакомились с Джульеттой и обрели её сладостную любовь?

— Ах, Джульетта, Джульетта… — вздохнул Эразм.

— Ну вот, — продолжал его попутчик, — вы же сущее дитя, то одно вам подавай, то другое, да ещё чтобы всё шло как по маслу. Увы, из-за фатального стечения обстоятельств вам пришлось расстаться с Джульеттой, а вот если б вы остались, я легко мог бы уберечь вас и от кинжалов мстителей, и от любезного правосудия.

Мысль о том, что можно остаться с Джульеттой, безраздельно захватила Эразма.

— Но каким образом? — спросил он.

— Мне известно, — отвечал попутчик, — одно симпатическое средство, которое поразит ваших преследователей слепотой, коротко говоря, оно подействует так, что вы всё время будете являться им с новым лицом и никто не сможет вас узнать. Завтра, как рассветет, потрудитесь внимательно и без всякой спешки поглядеться в зеркало, а я потом произведу с вашим отражением кое-какие абсолютно безвредные операции — и вы вне опасности. Заживете себе с Джульеттой средь всяческих утех и наслаждений, никого и ничего не боясь!

— Ужасно! Ужасно! — вскричал Эразм.

— Полноте, голубчик, что ж тут ужасного? — усмехнулся незнакомец.

— Ах, я… Я… — Эразм запнулся.

— Вы бросили свое отражение? — немедленно подхватил собеседник. — Бросили у Джульетты? Ха-ха-ха! Брависсимо, голубчик! Что ж, коли так — скачите теперь во весь опор по лесам и по долам, по городам и весям, скорей возвращайтесь к супруге и малютке Расмусу, чтобы снова стать почтенным отцом семейства — без отражения, правда, ну да жену вашу это нимало не затронет, она-то обретет вас во плоти, а вот Джульетте — той досталось лишь ваше иллюзорное мерцающее «я»…

— Молчи, негодяй! — оборвал его Эразм.

В это время послышалось звонкое пение — с каретой поравнялась кавалькада с яркими факелами, и их свет упал в окно кареты. Эразм заглянул в лицо своему спутнику и сразу узнал гнусного знахаря Дапертутто. Эразм мигом выскочил из кареты и бросился навстречу кавалькаде, ибо ещё издали различил в общем хоре приятный басок Фридриха. Друзья возвращались с загородной пирушки. Эразм вкратце обрисовал Фридриху всё случившееся с ним, умолчав лишь о пропаже своего отражения. Они с Фридрихом поспешили в город и там так скоро уладили всё необходимое, что на утренней заре Эразм верхом на борзом коне уже оставил Флоренцию далеко позади.

Спикер записал многие события, приключившиеся с ним в пути. Самое поразительное из них — происшествие, из-за которого он в первый раз по-настоящему ощутил свою потерю. Однажды, когда пришло время отдохнуть усталой лошади, Эразм остановился в одном большом городе; он безбоязненно сел за общий стол в гостинице вместе с прочими постояльцами, не замечая, что прямо напротив висит прекрасное светлое зеркало. Слуга, стоявший за его стулом, сущий дьявол, увидел, что в зеркале этот стул так и остался не занятым: выходило, что постоялец, сидевший на нем, не отражается в зеркале. Слуга сообщил свое наблюдение соседу Эразма, тот передал новость дальше — по всему столу пробежал говорок и шепоток, все стали смотреть то на Эразма, то в зеркало. Сперва Эразм не замечал общего пристального внимания, но вот один из обедавших, человек с суровым лицом, встал из-за стола, подвел Эразма к зеркалу, поглядел туда, потом на Эразма и объявил на весь зал:

— Действительно, у него нет отражения!

— Нет отражения! Отражения нет! — зашумело всё общество. — Какой mauvais sujet1 [8]. Он homo nefas2 [9], гоните его вон!

Сгорая со стыда и кипя от возмущения, Эразм скрылся в своей комнате, но не успел запереть за собой дверь, как ему доставили распоряжение полиции: Эразму надлежало не позднее чем через час предъявить здешним властям свое полное и в точности схожее отражение, в противном случае — покинуть пределы города. Он бросился вон из города, преследуемый зеваками и уличными мальчишками, которые улюлюкали ему вслед:

— Вон он скачет! Он продал черту свое отражение! Вон он!

Наконец Эразм вырвался из стен города. С этого дня, куда бы он ни приехал, он всюду велел завешивать все зеркала под предлогом своего якобы врожденного отвращения к собственному виду и вскоре получил за это