Сказки немецких писателей - Новалис

class="p1">Едва вымолвил он эти слова, как в коридоре за дверью послышался шорох и шелест. Он услышал шаги, раздался стук в дверь. У Эразма дух захватило от жутких предчувствий и надежд. Он отворил. На пороге, сияя красотой и прелестью, стояла Джульетта. Обезумев от радости, он заключил её в объятия.

— Вот я и здесь, любимый, — сказала она тихо и ласково. — Взгляни, как верно я сохранила твое отражение! — Она отбросила покрывало с зеркала. Прижав к груди Джульетту, Эразм с восторгом смотрел на свое отражение. Однако оно не повторяло ни одного его движения. Эразм содрогнулся до глубины души.

— Джульетта, — взмолился он, — неужели мне суждено лишиться разума от любви к тебе? Верни мне отражение и возьми меня самого, мое тело, жизнь, душу мою!

— Между нами ещё кое-что стоит, милый Эразм, — возразила Джульетта. — Ведь ты знаешь, что… Разве Дапертутто не говорил тебе?…

— Ради бога, Джульетта, — прервал её Эразм, — если только таким способом я могу стать твоим, то лучше мне умереть!

— Ни в коем случае, — ответила Джульетта, — нельзя допустить, чтобы Дапертутто соблазнил тебя на подобный поступок. Конечно, плохо, что обет и церковное благословение имеют столь большую силу, и всё же ты должен разорвать узы, которые тебя связывают, иначе никогда не будешь ты моим безраздельно, однако для этого имеется другое, лучшее средство, нежели то, которое предложил Дапертутто.

— Какое же это средство? — живо спросил Эразм. В ответ Джульетта обвила его шею и, спрятав лицо у него на груди, вкрадчиво прошептала:

— Ты должен подписать своим именем несколько слов на маленьком листочке бумаги: «Предоставляю моему доброму другу Дапертутто власть над моими женой и сыном, с тем чтобы он распорядился ими по собственному усмотрению, и расторгаю узы, связывающие меня с ними, ибо отныне и телом, и бессмертной душой моей принадлежу Джульетте, которую избрал себе в жены и с которой меня на веки вечные связывает особенный обет».

Судорога пробежала по нервам Эразма. На его губах горели огненные лобзания Джульетты, в руке он держал листок, который она дала ему. Внезапно перед ним возник Дапертутто, он был огромного, исполинского роста и протягивал Эразму стальное перо. В тот же миг на левой руке Эразма вдруг лопнула жилка и брызнула кровь.

— Обмакни, обмакни перо, подписывай, подписывай, — хрипло проговорил великан в красном.

— Подпиши, подпиши, единственный мой, навеки любимый, — шептала Джульетта.

Эразм уже обмакнул перо в кровь, поднес к бумаге… И тут дверь распахнулась — на пороге стояла женщина в белом одеянии, её неподвижный, как у призрака, взор был устремлен на Эразма, глухо и горестно она промолвила:

— Эразм, Эразм, что ты делаешь? Именем Спасителя заклинаю тебя, не совершай ужасного злодеяния!

В предостерегающем призраке Эразм узнал жену. Он отшвырнул перо и бумагу. Молнии засверкали в глазах Джульетты, страшная гримаса исказила её черты, жаром пламени повеяло от её объятий.

— Прочь от меня, адское отродье! Не заполучить тебе моей души. Именем Спасителя, прочь, змея, прочь, адское пламя в тебе пылает!

Так вскричал Эразм и недрогнувшей рукой оттолкнул Джульетту, всё ещё удерживавшую его. Вдруг раздался пронзительный визг, скрежет, и словно черные вороновы крылья захлопали в комнате. Джульетта и Дапертутто скрылись в густом зловонном чаду, который пополз от стен и загасил свечи. Но вот первый луч денницы забрезжил в окне. Эразм сразу же пошел к жене. Она встретила мужа кротко и приветливо.

Маленький Расмус как ни в чём не бывало сидел у неё на постели; жена протянула руку измученному Эразму и сказала:

— Я знаю про все напасти, что приключились с тобой в Италии, и мне от души тебя жаль. Дьявол силен, а так как он подвержен всем возможным порокам, то он и ворует часто, вот он и не устоял перед искушением и бессовестно украл у тебя твое красивое, в точности верное отражение. Посмотрись-ка вон в то зеркало, милый мой, добрый муженек!

Дрожа всем телом, Эразм с жалким видом повиновался. Зеркало осталось светлым и пустым. Эразм Спикер не глядел из его глубины.

— На сей раз, — продолжала жена, — даже кстати пришлось, что отражения у тебя нет, вид-то у тебя преглупый, дорогой Эразм. Ну да ты и сам понимаешь, что без отражения сделаешься посмешищем для людей и не сможешь быть порядочным и безупречным отцом семейства, внушающим уважение жене и детям. Наш Расмус уже над тобой смеется, того и гляди, нарисует тебе углем усы, а ты и не заметишь. Так что постранствуй ещё немного по свету да постарайся при случае выманить у черта свое отражение. Когда вернешь его — тогда и возвращайся, милости просим. Поцелуй меня! — Спикер послушался. — И — счастливого пути! Да присылай иногда штанишки для Расмуса, он ведь всё время ползает по полу, штанишек на него не напасешься. А если доведется тебе побывать в Нюрнберге, то пришли раскрашенного гусара и тамошних пряников, как подобает любящему отцу. Прощай же, милый Эразм!

Жена повернулась на другой бок и заснула. Спикер взял на руки Расмуса и крепко обнял, но малыш расплакался, тогда Спикер его отпустил, а сам отправился странствовать по белу свету. Однажды он повстречал небезызвестного Петера Шлемиля, который продал свою тень; они с ним чуть было не договорились составить компанию и путешествовать вместе: Эразм Спикер отбрасывал бы надлежащую тень, а Петер Шлемиль отражался бы подобающим образом в зеркалах, однако из этой затеи ничего не вышло.

Таков конец истории о пропавшем отражении.

В одной стране далекой, затерянной в песках пустынных, где редко встретишь кустик иль травинку, жил во дворце фарфоровом принц Веджвуд, вокруг дворца раскинулась столица той страны, и все дома в ней были из фарфора, а недалеко от столицы поселился горшечник со своею женою, рядом — поле, откуда он брал глину, тут же — печки.

А детей у них не было, оттого и коротали они свой век одни-одинешеньки. Была та страна ровная и плоская, словно озеро какое, ни тебе деревца, ни цветка, мрачный вид она имела и угрюмый. Каждый день муж с женою обращали свои молитвы к небесам, всё просили — ниспошли нам, боже, ребеночка, чтобы было с кем словечком перемолвиться, чтоб веселее было век свой доживать, но глухими оставались небеса к их молитвам. Горшечник всё расписывал свои изделия ангелочками, а жена его всё грезила во снах о лугах зеленых, о кустах прелестных, о деревьях, подле которых ребятишки резвятся; ибо коли поселится в