Сказки немецких писателей - Новалис

Среди ночи рыцарь, испуганный неспокойными сновидениями, проснулся. Он выглянул из пещеры. Луна ярко освещала тихое ожерелье гор. На площадке перед пещерой он увидел незнакомца, который беспокойно расхаживал взад и вперед под высокими колеблющимися деревьями. Он пел высоким голосом песню, из которой Убальдо удалось уловить такие слова:

Певец замолчал, уселся на камень и, казалось, начал бормотать невнятные молитвы, которые, однако, скорее звучали как заклятья. Журчанье горных ручьев, тихий шелест сосен странно сплетались с голосом отшельника, и Убальдо, сломленный сном, снова опустился на свое ложе.

Едва заблестели на вершинах первые утренние лучи, как отшельник разбудил рыцаря, чтобы показать ему путь домой. Радостно вскочил рыцарь на коня, и его странный спутник молча пошел рядом с ним. Скоро они достигли вершины последней горы, и их глазам внезапно открылась сверкающая долина с ручьями, городами и замками, озаренная прекрасной утренней зарей. Казалось, и отшельник был удивлен. «Ах, как хорош мир!» — смущенно воскликнул он, прикрыл лицо руками и поспешил обратно в лес.

Покачав головой, рыцарь устремился по знакомой дороге к своему замку.

Любопытство привело его в скором времени снова в эти места, и после не очень долгих поисков он оказался у пещеры. Отшельник встретил его не так мрачно и напряженно.

Убальдо догадался по подслушанному ночному пению, что отшельник жаждет искупить тяжкие грехи, но ему показалось, что незнакомец бесплодно сражается со своим искушением, так как во всём его облике не было ничего от светлой уверенности действительно преданной богу души, и часто во время беседы, когда они сидели рядом, со страшной силой прорывалось подавленное земное страдание в его безумных и горящих глазах, причем все его черты странно искажались и изменялись.

Это побудило доброго рыцаря к частым посещениям, чтобы всей силой своего неомраченного духа помочь и поддержать страждущего. Отшельник не открывал своего имени, не рассказывал о своей жизни, казалось, его страшило прошлое. Но с каждой встречей он становился спокойнее и доверчивее. Доброму рыцарю однажды даже удалось уговорить отшельника вернуться с ним вместе в его замок.

Был уже вечер, когда они подошли к замку. В камине запылал жаркий огонь, рыцарь велел принести самое лучшее вино, которое у него было. Отшельник впервые почувствовал себя почти уютно. Он очень внимательно рассматривал меч и другое оружие, мерцавшее в отблесках каминного огня на стене, а потом молча и долго глядел на рыцаря.

— Вы счастливы, — сказал он, — и ваш уверенный, радостный, мужественный образ вызывает во мне почтение и робость; через страдания и радости с волнением и спокойствием идете вы по жизни, отдаваясь ей, как тот корабельщик, который точно знает, куда он должен править, и волшебные чудесные песни сирен не собьют его с пути. Рядом с вами мне часто казалось, что я или трусливый глупец или безумец.

Есть люди, опьяненные жизнью, — ах, как страшно потом снова стать трезвым!

Рыцарь, который не хотел оставить без отклика необычные высказывания своего гостя, настойчиво просил его доверить ему наконец историю своей жизни. Отшельник задумался.

— Если вы мне обещаете, — сказал он наконец, — молчать о том, что я вам расскажу, и разрешите мне не называть никаких имен, то я это сделаю.

Рыцарь протянул ему руку и обещал с радостью всё, что его гость потребовал, пригласил хозяйку дома, в молчании которой он был уверен, чтобы она послушала рассказ, давно ожидаемый ими обоими. Она пришла, неся одно дитя на руках, а другое ведя за руку. Это была высокая прекрасная женщина на исходе отцветающей юности, ласковая и нежная, как закатное солнце, исчезающая красота которой ещё раз возрождалась в прелестных детях. Её появление привело отшельника в явное смятение, он раскрыл окно и долго смотрел на ночной лес, чтобы прийти в себя. Успокоившись, он подошел к ним, они все сели поближе к пылающему камину, и он начал рассказывать:

— Осеннее солнце сияло и согревало цветные туманы, скрывавшие долины вокруг моего замка. Музыка смолкла, праздник заканчивался, и веселые гости разъезжались в разные стороны. Это был прощальный праздник, который я давал в честь самого любимого друга моей юности, отъезжавшего сегодня со своим войском, чтобы в крестовом походе помочь великому христианскому воинству завоевать землю обетованную. С самой ранней юности крестовый поход был единственным предметом наших желаний, надежд и планов, и даже сейчас я погружаюсь с непередаваемой грустью в воспоминания о том милом и прекрасном времени, когда под высокими липами на склоне горы, где стоял мой замок, мы вместе следили за плывущими облаками, провожая их в ту благословенную, чудесную страну, где Готфрид и другие герои жили и воевали в светлом блеске славы. Но как быстро всё изменилось во мне! Барышня, цветок прелести и красоты, которую я видел всего несколько раз и которую с первой встречи полюбил неодолимой любовью, о которой сама барышня ничего не знала, приковала меня к моим горам. И вот теперь, когда я вошел в силу, чтобы воевать, я не мог уехать и отпускал моего друга одного.

Она тоже была на празднике, и я блаженствовал безмерно, созерцая её красоту. Утром, когда она уезжала и я помогал ей вскочить на коня, я осмелился открыть ей, что только ради неё не иду в крестовый поход. Она ничего не ответила мне, только посмотрела на меня, как мне показалось, испуганно и быстро умчалась.

Рыцарь и его супруга, услышав это, посмотрели друг на друга с явным удивлением. Но гость этого не заметил и продолжил рассказ:

— Все уехали. Солнце освещало через высокие сводчатые окна пустые залы, где звучали только мои одинокие шаги. Я выглянул из окна в эркере, в молчаливых лесах звучали изредка удары топоров дровосеков. Какое-то неописуемое томление овладело мною