– В Стране Фотографии нас довольно много, – протрубила Еррата сильным и низким голосом. – Людям нравится фотографироваться на нашем фоне, хотя я понятия не имею почему.
– Но останется ли мое фото здесь, когда сам себя фотографируешь? – спросил Аэл затаив дыхание.
Чешуя Ерраты полыхнула еще более темным угольным оттенком.
– Я буду рада показать ему Негативные Сады, – сказала она. – У тебя очень приятное пламя, хотя ты и не велик, но я тебя не осуждаю. Не имею такой привычки.
– Я проклят, – вздохнул Аэл.
– В брачный сезон часто так себя чувствуешь, – согласилась Еррата, сворачивая в кольцо и снова разворачивая свой серебряный хвост.
– Брачный сезон?
– Конечно, ты не знал?
– Меня воспитала Библиотека, – пискнул Аэл, как бы оправдываясь.
Леди-виверн пожала сильными плечами.
– Пламя всегда внутри нас, но, когда приходит время откладывать яйца и танцевать, совсем незачем сжигать свое сердце. Пламя надо выпустить наружу.
– Нас надо выпустить наружу, – взмолился Суббота. Его лицо стало почти неразличимо, нос, глаза, щеки – все поглотило облако чернильной темноты.
– Погодите! – закричал Аэл. Хвост его пожух до полной темноты. – Сколько длится брачный сезон?
Еррата била хвостом из стороны в сторону.
– Столько, сколько нужно, чтобы найти подружку. Для этого и проводят Ежегодный Пикник, разумеется. Ящерицы, в общем и целом, одинокие создания. Вечно сидят в своем логове на припасах и дуются. Виверны, возможно, самые общительные в своем роде. Ну да, мы устраиваем гнезда из костей, но знаете ли вы хоть одного, кто не добыл бы редиски на всю компанию или не предложил бы одинокому страннику комфортабельный позвонок? Нет таких – и не будет. Я встретила на Пикнике благородного джентльмена – золотого с зеленым отливом! Он читал мне стихи, двустишия, складные, как задние ноги. А я повалила хвостом дерево, только чтобы произвести на него впечатление. Но он завалился спать в зарослях к тому времени, когда начали фотографироваться, так что здесь его нет. Но обычно мы неплохо проводим время в Стране Фотографии, когда эти вредины решаются оставить свои припасы без присмотра хотя бы на полдня.
Родители Сентябрь приближались. Теперь она почти ясно их видела, двигаясь через слои пленки, словно сквозь туман.
– Мама! – закричала она. – Папа! – и замахала руками, исчезавшими в серебристых парах. Папа совсем не хромал, мама держала его за руку.
Однако маленькая Сен уже убегала в фотографические поля, бессердечно смеясь, разрывая размытые и неподвижные отпечатки йети, призывая своего бледного виверна. Сентябрь смотрела, как ее юная копия запрыгнула на руки к родителям, хохоча так, будто в жизни не слышала слов война, смена или госпиталь. Еррата переводила взгляд с одной Сентябрь на другую. Ее усики мерцали и дрожали – и все же она пошла за своей девочкой, как поступил бы любой зверь. Она помахала Аэлу хвостом и припустила вслед за Сен – а Сентябрь увидела, как ее мама, пусть черно-белая и не в фокусе, потянулась и ласково потрепала виверна за шею. Она видела, как отец поднял на плечи ее детскую версию, как он всегда делал. Сен визжала, хихикала и целовала подставленный нос Ерраты. Будто иголку всадили в грудь Сентябрь, когда она смотрела на их беззаботные улыбки и тянулась к ним, будто хотела снова стать Сен.
«Я скучала по Субботе и по Аэлу, скучала по Волшебной Стране – но как я могу скучать по самой себе?» Сентябрь насилу сдерживала слезы, которые вскипали и рвались наружу. Вместо этого по лицу покатились капли обжигающей летучей жидкости, оставляя по пути бороздки на коже.
Аэл вытянул вперед шею, как бы устремляясь вслед за Ерратой и умоляя ее остаться, хотя глаза его уже потемнели до полной пустоты. Маленький виверн в отчаянии мотал головой из стороны в сторону. К тому же он начал икать.
– О нет, нет, Аэл, ты должен бороться! Задержи дыхание или постарайся проглотить это…
Но пламя От-А-до-Л вырвалось длинной ослепительной струей страсти, и она почувствовала, как он сморщился в ее руках.
Тюгерротип обхватил лапой грушу спуска камеры.
– Мы не можем больше ждать. Вы искали Терпение и получили здесь то, что можно было получить.
– Подожди! – закричала Сентябрь. Ее щека оплыла чернильной жижей, стекающей по подбородку, даже когда она говорила. – Не делай этого! Не могли бы мы как-нибудь выйти наружу здесь, в Терпении, а не в Азимуте? Нельзя ли пробиться через эту самую пленку здесь и сейчас и попасть на другую сторону Луны? Если ты не сделаешь фотографию, если ты не закончишь делать ее, мы можем отправиться другим путем?
– Я не знаю – как, – сказал Тигерротип.
– Я знаю, – прошептал несчастный Аэл. – В конце концов, фотографии – это только свет, а свет – это только огонь.
– Аэл, ты не можешь, – вцепилась в него Сентябрь. Он бы уместился на ее ладони. Целиком, с его красной мордой, дрожащими оранжевыми усиками, длинным алым хвостом и широкой грудью цвета зрелых персиков. Как новорожденный котенок, он обвил хвостом большой палец Сентябрь. Насколько он еще может уменьшиться, пока не исчезнет совсем?
От-А-до-Л закрыл глаза, и темнота поглотила всю его морду.
– Нет, – сказала Сентябрь, и голос ее был мертвенно-жестким. Она закрыла ладонью его рот и не позволила ему сделать то, что он задумал.
Вместо этого она снова вытащила из кармана молоток. Железный молоток. Ничто в Волшебной Стране не могло устоять против железа.
Она повернулась к Субботе. Его лицо растворилось в темноте. Она почувствовала, что и сама выцветает, гаснет и уже не может стоять на ногах.
Сентябрь подняла молоток острым концом вперед и вспорола им образ города Терпение. Тошнотворно медленно фотография города расплавилась вокруг них. Тюгерротип провалился назад сквозь хрустящие скрученные слои Страны Фотографии, отбивая их лапами и сердито скалясь. Среди других отпечатков промелькнуло фото пожарной машины, ощетинившейся лестницами.
– Куда это вы? – донеслось им вслед.
Сентябрь обернулась. Мигая и пузырясь серебряным и черным, там стояла Маркиза, какой она ее давным-давно видела в киножурнале, в той же шляпе набекрень из шелка и бархата, украшенной цветами и самоцветами.
– Ты маленькая гнусная воровка, – сказала она медленно, при этом слова выползали из ее рта, будто она их выдавливала, как крем из пирожного.
Фото Терпения поглотило их всех прежде, чем Сентябрь смогла ответить.
Глава XVIII
Сердце Луны – это месяц
в которой многое открывается
Края мира зашипели серебром, потом почернели и наконец исчезли. Глаза Сентябрь горели; внезапно все снова обрело цвет и глубину. Луна казалась намного ярче и грубее. Полдень выплеснулся через край чаши внутренней кромки Луны, превратив бледную почву в золотистую пыль. Она снова почувствовала свое лицо, горло, грудь, руки – все целое, в полном цвете. На ее коленях сидел крошечный, беспомощный, дрожащий От-А-до-Л. Сентябрь прижала его к груди. Она не знала, что сказать – просто оторвала лоскут материи от своей блузы и еще один – от штанины и соорудила из лоскутков черного шелка люльку с петлей для шеи, чтобы носить в ней Аэла. Он вскарабкался туда, глядя круглыми испуганными глазами, с трудом узнавая собственное тело, закрутил хвост вокруг повязки и вцепился когтями в край люльки.
– Видишь? Теперь, когда ты маленький, я тебя буду подбрасывать, – прошептала она. Аэл высунул красную лапу. Сентябрь просунула в нее палец, и его когти сомкнулись вокруг него.
Арустук ударилась о бугор и выбила из него веер земли, который лег перед ними, будто выплеск морской волны. Суббота крепко цеплялся за приборную панель, пока они ломились по лунной траве вниз, в длинную долину. Его синие пальцы хватались за грубые завитки резьбы, что покрыла «торпеду» почти целиком. Такую резьбу когда-то китобои наносили на китовый ус, взятый у их добычи. Они были близки к окончательному крушению, когда увидели создание, которое ожидало их, глядя вверх с лунной песчаной отмели пронзительными интеллигентными глазами.
