– Лапы не так уж бесполезны, – прорычал черный пес. Он и правда умел говорить – раскатистым, грубым, сдавленным голосом.
– Феи называли ее лапой, потому что хотели считать меня животным. Не таким животным, что болтает о философской всячине, наслаждается турецким кофе, знакомо с Костяной Магией и выплачивает ипотеку, нет, – животным, которое можно зарезать на мясо и стыдиться этого только по пятницам. Гораздо легче использовать кого-то для собственных нужд, если думать о нем как о бессловесном и неразумном существе, созданном только для вашего удовольствия. – Рот Сайдерскина перекосился, и он потер заросшую шерстью культю. – Феи и эльфы обо всех так думают. Они считают, что весь мир существует только для их удовольствия. Мы их за это ненавидели, а они этого даже не замечали. Наша ненависть была как огромный красный зверь, бросающийся на стены, а они так ничего и не замечали.
Сентябрь больше не могла этого выносить:
– Я встречала фей и эльфов, и никто из них не был таким! Они мне помогали, они добрые! Как я могу верить монстру, который истязает Луну, и не верить моим собственным друзьям?
Сайдерскин потряс кудлатой головой.
– Если ты и знавала фей, так только тех, кто слышал о лапе йети на Луне и не пришел сюда. Тех, кто узнал, что время можно запрячь в сани и стегать, пока оно не начнет кровоточить, но не захотел на нем прокатиться. Это редкие исключения. Нет такого народа, в котором все были бы испорчены или все хороши. Каждый сам выбирает, каким ему быть. Но даже они смотрели на людей, а видели только инструменты. Никто не должен служить чашей для утоления жажды другого. И все же феи и эльфы высосали нас досуха.
Сентябрь вспомнила, что у Кальпурнии была девочка-подменыш, которая не могла быть ее собственным ребенком. И что Чарли Хрустикраб держал Волшебную Страну в ежовых рукавицах…
– Я отвечу на твой вопрос прежде, чем ты его задашь, – продолжал йети, вытаскивая пальцы из нарыва и отламывая еще несколько плит белого камня, выдавленных из-под поверхности Луны. Сентябрь уже видела, как нарыв набухает и даже слегка пульсирует, будто делает долгий глубокий вдох. – Ответ такой – ты не права. Феи не пропали. Просто они уже не те, что были раньше. Я смотрел на это и не помогал им, хотя мог бы. Я ликовал. Ликовал, рыдал и был рад. Возможно, напрасно. Возможно, смеяться над агонией – это забавы фей, и мне не следовало играть моими фигурами на их доске.
– Что же случилось? – спросили Суббота и Сентябрь одновременно.
– Никто нам не говорит! – продолжила Сентябрь уже в одиночку, с любопытством, которое преодолело страх. – Феи, похоже, думают, что это секрет, или же сами не знают.
Йети пожал плечами, глядя на кучи мусора вокруг.
– Они не исчезли, – сказал он снова. – Ты окружена феями. Они обступают и теснят тебя со всех сторон. Ты держала их в руках, таскала на спине. Ты думала, что они прекрасны, искала их, нашла, потеряла. – Сайдерскин вытащил из глубины своей невероятно густой шерсти длинный голубой Сапфировый Стетоскоп. Он засунул наконечники в уши и приложил мембрану к боку нарыва. – я полагаю, ты уже заметила, что на Луне нет Королевы, Короля, Маркизы или Премьер-Министра, вообще никого нет, даже ежика в бумажной шляпе, торчащего на барном стуле. На Луне – анархия, она себе на уме и не потерпит, чтобы ей указывали, что делать, те, кто прожил меньше ее, то есть никто. Некоторые считают, что Луна ненавидела фей так же, как все. Она не по-доброму восприняла намерение кучки стрекоз-переростков, упивающихся своей воображаемой властью над всеми, поездить на ней. Скажу прямо, это худший из всех видов опьянения. Теперь народ говорит, что Луна хотела стряхнуть назойливых мух со своей холки, поэтому она подстегнула Чудотворную Жемчужину. Просто вытолкнула ее из своей почвы, которая состоит из собственного лунного жемчуга и холодного дыхания того вечного месяца, что тикает в лунной глубине. Это правда, что она и сама как Луна: длинные серебристые волосы и звезды, танцующие на ее черной спине. Ее глаза – это глаза пантеры, как шепчутся все вокруг, хотя никогда ее не видали. Если ты заглянешь в щели ее зрачков, то увидишь вспышки магии. Она сама зовет себя Жемчужиной, не отличая себя от лунного вещества. Я полагаю, она обучена магии, но кто знает, какой именно? Позднее многие пытались объявить ее своей – Сухая Магия, Строгая Магия, Немагия, даже Тихие Пфизики. Но она, как и сама Луна, оказалась не очень-то склонна следовать правилам. Феи приветствовали ее появление и вступили в перебранку относительно того, Благие или Неблагие должны ее затанцевать до безумия или сделать ее головой какаду. И все это время моя бедная рука была укутана временем, как колыбелью для кошки. Когда Жемчужина только появилась, она была еще молода, но феи принуждали ее танцевать и болтать в их гостиных, пока она не стала взрослой женщиной, которая прожила бо́льшую часть жизни как игрушка, а не как девушка. Наконец, Рокочущая Магия, которую Жемчужина удерживала внутри себя, взорвалась. В самой середине Терпения она улыбнулась. И все кончилось. Она стояла одна, рядом с моей отсеченной рукой, опираясь на нее, как на трон, сделанный только для нее. И улыбалась. Жемчужина потемнела, как темнеет гаснущая лампа, и стала шелковисто-черной. Звезды коротко мерцали в ее глубине, как падающие желания. Жемчужина улыбалась, а феи исчезли.
Черный пес откопал в обломках города длинную серебряную косу. Плотоядно ухмыляясь, он помотал ею, зажав в пасти, как найденную кость.
– О! – вскричала Сентябрь, осознав все в один ужасный момент.
– Они пользовались нами как своими инструментами, – шептал йети, хотя его шепот был сравним с криком ребенка, – а Жемчужина сделала их инструментами для всех. В чудотворстве есть своя поэзия, иначе какая от него радость? Ты встречалась с половиной народа фей. Сапфировый Стетоскоп был мэром Терпения, звали его Помело Варнавы, если я правильно помню цвет его жакета. Костяные Ножницы были его женой, Чепцом Монашки. Я думаю, что старушка Танаквиль превратилась в гаечный ключ. Ее сыновья рассыпались по полу деревянными ложками. Фей было больше, чем цветов в полях, и все они обратились в то, чем всегда и были, – голос Сайдерскина потемнел и наполнился скрежетом старой ненависти, – в мусор. Полезный мусор, но все же мусор. Уверен, что и ты использовала фей для работы. Они никогда не ломаются и не изнашиваются, Жемчужина позаботилась об этом. Конечно, не каждый инструмент отягощен отвратительным прошлым, но их так много…
– Мой Гаечный Ключ? – спросила Сентябрь с чувством подступающей тошноты. – Ложка Ведьм…
– Но они же не спят? – внезапно пропищал Аэл из люльки, висящей на шее Сентябрь. – Осознают ли они себя внутри гаечных ключей и ложек?
Сентябрь поднесла руку ко рту и ахнула.
– Вилы сказали «нет»! В стране великанов, в Парфалии, Вилы сказали «нет». Вот почему король Чарли постановил, что Инструменты Имеют Права. Ну, конечно, Инструменты же – это его кузины, друзья, дяди и тети. Но тогда должна быть причина, по которой они пробуждаются, по которой внутри них начинают шевелиться феи! И если хотите знать, мистер йети, я считаю, что эта причина – вы! Это вы крушите Луну без всяких на то оснований, просто потому, что вам больно! И если Луна сделана из жемчуга, то, сломав ее, вы разобьете заклятие. Может быть. Это кажется логичным, хотя и звучит как нонсенс.
Йети захохотал. Он хохотал так долго и громко, что Сентябрь пришлось зажать уши. Она пыталась защитить маленького Аэла, прикрывая его собой. А смех все не стихал. Он грохотал, раскатывался, бился о башни и ночной воздух, пока наконец эти раскаты и этот грохот не передались Луне. И вот она вся уже содрогалась в муках, стоны и хрипы вырывались на поверхность, будто два айсберга терлись друг о друга.
Расщелины распахнули свою черную глубину. Церковь Фей, вся покрытая сухими сладко-горькими лозами и инеем, ухнула в зияющий каньон почти беззвучно, если не считать печального обреченного шелеста. Нарыв внезапно вспучился еще сильнее, сделавшись выше и шире. А тряска все длилась и длилась, толчки становились все резче.
