– Но это же только первая часть. Ты становишься тем, кем тебя называют. А вот продолжение: Называй себя тем, кем сама хочешь стать. Ужасная магия, доступная всем и каждому – и тебе. Я должен поговорить с Недоверблюдом, он вконец обленился.
У Сентябрь перехватило дыхание. Сердце ее переполнилось словами, ее прозвищами: Рыцарь, Епископ, несдержанная, своенравная, прожженная маленькая воровка, Преступница, Революционер, дитя, осеннее приобретение, маленькая дурочка, пресыщенная неженка — и много чего похуже, что произносилось шепотом за кирпичными стенами школы, на последней парте, в коридорах. Каждое из них падало на нее, как заклятье. А как бы она сама себя назвала? Сентябрь покопалась внутри в поисках нового слова, ее собственного слова. И ничего не нашла. Она просто не знала его.
Однако От-А-до-Л тоже слушал. Он таращился из своей черной шелковой люльки на младенческую луну, жалобно дергающую свою пуповину. Он тоже заглянул в свое многокамерное сердце ящерки в поисках, кем бы стать. Он смотрел на морду Черного Космического Пса со сломанными зубами, трущего себя в тех местах, где пуповина, что связывала Луну с ее детенышем, дала ему отпор. А еще он смотрел вниз на Луну, на огромные трещины, проделанные в ней Ножницами. Красный месяц уже перестал расти. Он извивался и корчился в тех муках, что положено испытывать всякой луне, натирая ссадины в том месте, где в него уходила пуповина.
Аэл не сказал ничего. Если бы он и заговорил, Сентябрь его тут же остановила бы. Виверн захлопал крошечными крыльями и рванулся прочь от Сентябрь. Даже если он станет размером не больше стрекозы, пускай; главное, чтобы маленькая Луна жила и подрастала, а люди устраивали бы на ней жилища, строили города, библиотеки и цирки, чтобы она чувствовала себя Необходимой. Он не позволит Луне, когда она станет полной, удивляться, почему Папа не пришел на помощь, как он сам когда-то удивлялся, когда был маленьким, и не понимал, что его отец – это Библиотека вокруг него.
Аэл глубоко вдохнул. Он дал фиолетовому пламени набрать силу внутри него, присматривая за ним, припасая и придерживая его, пока не оказался вблизи пуповины и был готов. Пока не решился освободить его и использовать по своему желанию. Узловатый блестящий камень, что соединял две Луны, был много больше и толще его самого. Но он все равно попытается. Виверн открыл свою маленькую алую пасть и выпустил наружу длинный, великолепный, густой поток огня, ровный и управляемый, горяче́е, чем он когда-либо мог выдуть. Пламя ударило по пуповине, опаливая и прожигая ее. Аэл не знал, как долго он сможет поддерживать пламя. Он замер и зарокотал еще громче. Пламя пузырилось, полоскалось и пело – пока пуповина не лопнула. Красная луна свободно всплыла, перекатившись в форму улыбки и скользя по небу.
Аэл задохнулся, опустошенный и истощенный.
И очень, очень большой.
Виверн сам раздулся, как красная луна, к его телу возвращался его размер: к шее, крыльям, когтям, милым родным глазам, огромным ноздрям, великолепным оранжевым усикам, что так живо шевелятся и подергиваются. Он уже бурлил радостью, когда его люлька лопнула, и радостный рокот вырос вместе с ним, пока они оба снова не достигли прежнего размера. От-А-до-Л ликующе взревел – и пламя больше не появилось. Он почувствовал, что проклятье лопнуло внутри него, как струна.
– «Жги» начинается с Ж, «дитя» начинается с Д, а я начинаюсь с А! – взывал он со своей высоты, но никто не мог его расслышать. – Я обуздал мой огонь, а не он меня, и я – это снова я, большой, и это начинается с Б! Смотрите! Брачный сезон заканчивается, когда птенцы разламывают свою скорлупу. Только посмотрите на этого милого красного младенца с рожками торчком!
Виверн приземлился рядом с Сентябрь, возвышаясь над ней, как ему всегда нравилось.
– Семья – это транзитивное свойство, – рассмеялся он, и смех его сочно и звучно выкатился из огромной глотки.
Сентябрь, вскинув голову, глядела на друга – большого, радостного, смеющегося. Она потянулась, и он приложил свою теплую щеку к ее маленькой руке, как это делали Еррата и Сен. Сердце Сентябрь чуть-чуть отпустило.
В самый раз для того, чтобы могло случиться все остальное. Потому что Суббота вернулся.
Оба Субботы.
Старший Суббота опустил Костяные Ножницы, почерневшие от крови Луны. Он действительно выглядел очень суровым. Совсем как Взрослый. Устрашающий, огромный, полный невозможного и невообразимого будущего. Сентябрь подняла руку в почти незаметном жесте приветствия. Младший Суббота возник из облака перед своей копией. Он уставился на самого себя жестким непроницаемым взглядом.
– Скажи мне, – промолвил он. – Ты можешь мне сказать. Она когда-нибудь сможет увидеться со мной без твоего присутствия?
Суббота вздохнул, и вздох этот был усталым и удивленным.
– Прости меня. Правда. Я знаю, что я напугал вас. Просто я тоже был здесь, когда я был тобой, и мне тоже было страшно, так что я обязан был появиться, когда ты был тобой. И потому что Луна – и наша праматерь тоже. Мать всех морей в Волшебной Стране, наша прабабушка. Мы должны радоваться, когда появляются кузены. Мы всегда должны им помогать. Но я не могу помочь тебе, потому что я не помог мне, когда был тобой.
– Значит ли это, что ничего изменить нельзя? – спросила Сентябрь. – Если то, что ты говоришь, правда, тогда все это замкнутый круг, и я в нем застряла. И у меня с Субботой будет дочка, потому что у меня уже была дочка, которой у меня еще не было, и с глаголами возникают большие трудности, но они только добавляются к будущему, которое, как кулак, не отпустит меня, даже если я ударю по нему молотком.
– Сентябрь, – сказал юный Суббота. Он поднял ее подбородок так, чтобы смотреть ей в глаза и понимать, что она его слышит. – Слушай меня. Слушай. Ты не можешь меня игнорировать только потому, что боишься того, кем я стану, или того, кем ты станешь, или кем мы вместе станем, или всяких глупостей вроде предопределенности, которая на самом деле всего лишь означает, что у тебя назначены определенные встречи. Но встречи – это ничто! Ты всегда можешь опоздать, потому что обед оказался просто чудесным или ты заблудилась в одной тенистой аллее. И мне никогда не казалось, что это ужасно – жить, зная свое будущее и свое прошлое, подружиться с ними настолько, что можно приглашать их к ужину и дарить им подарки на праздники. Это твое настоящее, с которым тебе придется знакомиться снова и снова. Мне нравится быть маридом, а это все и значит быть маридом. Из-за тебя мне кажется, что это плохо, но это не так. Да, он здесь, потому что всегда был здесь, – но чем дальше ты двигаешься вперед, тем беспокойнее становится вокруг. Океан, Сентябрь, представь себе океан. Его глубину и волны. Штормы, что бушуют в открытом море, кораблекрушения, и пираты, и штили, они все появляются из ниоткуда и уходят в никуда, когда закончат то, за чем приходили. Суббот в нем – как косяков рыбы, они сверкают и роятся, каждый выпрыгивает, переворачивается и ныряет в одиночку, но все вместе они образуют одну форму, и эта форма – я. Косяк желаний и решений, приходов и уходов, клеток и цирков, теней и поцелуев, и мы попадаем туда, куда стремимся, но ни один из нас не может увидеть всю Форму целиком. Ты не можешь бояться этого, просто не можешь, потому что ты такая же, как я.
Сентябрь моргнула.
– Нет, я не такая.
– Да нет же, Сентябрь, как ты не видишь? – Суббота улыбнулся, и улыбка его была похожа на расцветающий синий цветок. – Ты пересекаешь Волшебную Страну вдоль и поперек, сверху донизу. Приходишь и уходишь, исчезаешь и появляешься. Ты пропускаешь годы, которые мы проживаем, а мы пропускаем годы, которые проживаешь ты. Мы никогда не знаем, когда снова тебя увидим и увидим ли вообще! Ты встречаешь нас поврозь, и иногда мы ровесники, иногда я буду старше, а иногда – ты, потому что такова уж история, в которой мы живем. С виду она очень запутанная, но в твоей голове она укладывается вполне логично. Она протекает правильным путем через твое сердце. – Суббота сжал ее руки. – И ты ее видела, видела нашу дочь, стоящую на вершине Мирового Механизма. Ты видела себя в Стране Фотографии, желающей играть в грабителей. Так же, как видят мариды. Ты как я, ты как я, мы одинаковые, ты должна это понять.
