Николай Смирнов: «Детство каждого человека в какой-то степени таинственно и романтично. Когда, подростком, я приближал к глазам граненое яйцо из лилового хрусталя, мир становился необычайным - цветным и сложным. Костяная дудочка, подражающая свисту рябчика, звучала сказкой дремучего леса. Радостно томил поэзией охотничьих скитаний медный рог. Но больше всего волновал полированный дубовый шкаф, полный книг. Весной, когда выставлялась «первая рама», в комнату врывались теплое солнце и свежий ветер с Волги, и стекла шкафа вспыхивали алмазным блеском. По Волге весело проплывал первый пароход. Я провожал его стихами:
Он плывет себе в волнах
На раздутых парусах,
Мимо острова Буяна,
В царство славного Салтана...
Книга, где были эти стихи, памятна мне с младенчества. С младенчества, строка за строкой, капля за каплей входил в мою душу Пушкин. Рядом с томом Пушкина лежал альбом, с такой же силой открывавший мир в красоте искусства. На крышке альбома крупно чернела надпись:
«Левитан».
Здесь были уже не стихи, а рисунки, поражавшие отроческое сердце и своим мастерством и тем, что на некоторых из них я узнавал родной город. Заволжская деревушка, видная из окна, мельница в осеннем лесу, волжский вечер после дождя, «Золотой Плес» - все, что я столько раз видел «в натуре», красовалось (во всей своей обычности и вместе в каком-то лучисто-преображенном виде) и в этом альбоме.
Перелистывая альбом, я с волнением читал:
«Наконец добрались до Плеса. Он сразу нас обворожил, и мы решили остановиться. Привлекла нас больше всего та маленькая древняя церквушка, которую потом не раз принимались писать и другие художники, да и вообще городок оказался премилым уголком, удивительно красивым, поэтичным и тихим. Мы нашли две комнатки недалеко от берега и с помощью сена, ковров, двух столов и нескольких скамеек устроили бивуак...»
Это были воспоминания спутницы Левитана - художницы Софьи Петровны Кувшинниковой. В пору юности я часто бродил по родным местам, связанным с памятью о художнике. Сколько раз выходил я на Волгу летним вечером «после дождя», сколько раз проходил мимо обветшалой мельницы, все еще стрелявшей по воде неуклюжим колесом, сколько раз представлял, охотясь в подгородных болотах и в заволжских пустошах, охотника Левитана!
Я с совершенно необъяснимым чувством смотрел на Дом, где обитали Исаак Ильич и Софья Петровна, с любопытством оглядывал и стоявший неподалеку огромный купеческий особняк под красной крышей, увековеченный на картине «Золотой Плес».
Бродя вокруг особняка, за которым был подъем в гору, на погост, где ютилась когда-то «над вечным покоем» древняя часовенка, я с поразительной явственностью видел - мысленно - сидящего у мольберта художника, а невдалеке, на лесной опушке, белое женское платье.
И страстно хотелось рассказать обо всем этом, воскресить в слове те далекие-далекие годы... И вот все это рассказано - в меру способностей и сил. Автор в своем повествовании не претендует на кропотливую биографическую точность, хотя исходит только из фактов.
Взяв за основу все то, что он слышал о Левитане с детства, автор дополняет эти устные рассказы необходимыми мемуарными источниками, а в некоторых местах и материалом воображения».
Пароход плыл вверх по Волге - от Нижнего к Рыбинску.
Под колесами вскипала волна, в штурвальной каюте мерно поворачивали рогатое колесо молчаливые матросы, на вахте часто показывался, оглядывая волжский простор, молодой помощник капитана в белом кителе.
Внизу, где запах топки мешался с запахом кушаний, дремали, развалясь на полу, бородатые мужики и мастеровые, тихо беседовали бабы и девицы в ситцевых платочках.
По светлой палубе, овеваемой ветром, почти непрерывно бродили двое пассажиров - мужчина и женщина. У него было красивое, спокойное, чуть грустное, библейское лицо с темной мягкой бородой. Внимательно и женственно смотрели большие темные глаза. Спутница его, веселая и бойкая, черноволосая и курчавая, напоминала мулатку. Волосы ее овивал шелковый шарф.
Купцы, сидевшие в рубке, настороженно перемигивались: что, в сущности, за люди - артисты, студенты, доктора, а может, и описатели, которые сочиняют разные небылицы в газетах и журналах?
Эти двое путешественников плыли уже третью неделю сначала по Оке, потом, в Нижнем, сели на этот пароход, который и помчал их... они, впрочем, сами не знали куда: могли сойти в любом понравившемся месте.
- Где же будет наше новое кочевье, Софья Петровна? - спрашивал иногда мужчина.
- Выбирайте, я покорно следую за вами.
Приближалась сельская пристань. Пароход, гудя, плавно стукнулся о ее смоленый борт. С борта на пароход с приятным грохотом упали сходни. Деревенские подростки, босые, в коротких порточках и рваных платьицах, продавали свежую землянику в лубяных плетенках.
Софья Петровна спустилась на пристань, принесла в каюту полную вазу ягод.
В каюте, солнечной и уютной, лежали, среди свертков и чемоданов, ореховый треножник, широкий полотняный зонт, дубовый, тяжелый, очень приятный на ощупь ящик с красками, а рядом с ящиком - два ружья в потрепанных кожаных чехлах. В углу дремала мохнатая легавая собака - любимица Веста.
Софья Петровна, глотая ягоды, по-институтски мечтала о свободных кочевых днях:
- Жить на берегу Волги, просыпаться пораньше, пить свежее молоко, сидеть за работой, ходить на охоту... О Москве даже и не вспоминать - там теперь такая духота и пыль... Удивляюсь, как мой благоверный живет в этой своей больничной суете, среди пузырей, порошков, ланцетов и микстур...
Художник, в тон ей, отвечал:
- А правда, хорошо, Софи, - вот так плыть и плыть, открыть какой-нибудь неведомый, неисхоженный уголок...
Они вышли на палубу: пристань уже отдалялась, мимо опять шли луга, долины, по которым, в просветах ив, переливалась заросшая камышом река. За рекой высилась огромная (для этих мест) фабрика.
Художник прошел на нос, сел в плетеное кресло.
У поручней стояла девушка-подросток, кормила изюмной сайкой рябиновоглазых чаек. Рядом с ней - мальчик-гимназист в чесучовой блузе...
Долины сменились холмами, березовыми рощами.
Проплыла нищая деревня, быстро проскользнула, подпрыгивая на волнах, рыбацкая лодка.
На горе, в парке, показалась усадьба, белая церковь. На песках дремало стадо, - чуть доносился певучий пастуший рожок.
За усадьбой пошел, зубчатыми копьями зачастил ельник: начинался сумрачный бор. А на другом берегу открылся великий простор - заливные луга, горы, села на их вершинах, одинокие дороги, уводившие в древние галичские земли.
