Три женщины - Владимир Лазарис

Большие часы в гостиной мягко пробили двенадцать. Учитель французского ушел, и до обеда больше не будет никаких занятий: учитель музыки придет только в пять. Но к его уроку нужно еще поупражняться в гаммах. С пунцовых роз в китайской фарфоровой вазе на рояль упало несколько лепестков. В доме так тихо, что кажется, будто аккорды ужасно гремят. «Мягче, не бейте по клавишам, ласкайте их», — всегда напоминает ей учитель музыки и при этом многозначительно смотрит на нее. При слове «ласкайте» она становится пунцовой, как роза. У учителя музыки глаза цвета темного изумруда и длинные, подрагивающие пальцы, которыми он любит как бы невзначай коснуться ее плеча.

После получаса упражнений она попросила горничную подать ей чаю и села на балконе, который выходит на Большой канал. Родители не понимают, чем так завораживает ее обычная вода, на которую она готова смотреть часами. Еще она любит гулять в большом парке, в котором пахнет вишнями и жасмином и о котором она в детстве написала стихотворение: «Я стояла у порога моего земного рая».

Черная лакированная гондола проскользила в тумане, как большая птица. Гондольеры никогда не забывают снять соломенную шляпу с белой лентой на тулье, проплывая мимо балкона, где сидит с книгой юная синьорина. А юная синьорина знает в лицо всех гондольеров Венеции, знает наизусть их песни.

У дома напротив вода подступает к самым ступеням и подтачивает сваи, на которых вдоль Большого канала стоят величественные дворцы, где жили Байрон [1] и Жорж Занд [2] и где умер Вагнер [3]. Потемневшие и запущенные, они похожи на театральные декорации к старому спектаклю. Спектакль уже кончился, и только по ночам то в одном, то в другом окне еще мелькает огонек. Наверно, бродят привидения.

В одном из этих дворцов 8 апреля 1880 года в старинной и богатой еврейской семье Эммы Леви и Амедео Грассини родился четвертый ребенок — девочка, которую назвали Маргарита.

Славные вехи Венецианской республики Маргарита изучала прямо на улицах родного города во время прогулок с учителем истории. Они ходили в церкви и музеи, внимательно рассматривали шедевры эпохи Возрождения, были в старинной тюрьме у моста Вздохов, из которой бежал Казанова [4], любовались каменными кружевами собора Св. Марка. На площади перед собором Маргарита кормила голубей, пока не раздавался полуденный выстрел из пушки, от которого голуби взмывали в небо, разрывая воздух хлопаньем крыльев.

По обе стороны канала весь город изрезан мириадами узеньких улочек, переулков, переходов. Бесконечное кружение по этому лабиринту напоминает детскую игру, в которой убегающие расставляют знаки, а преследователи должны по ним найти беглецов. Но учителю истории знаки не нужны: он знает Венецию как свои пять пальцев и может ходить по ней с закрытыми глазами.

Однажды они с Маргаритой пришли к подворотне, где еще висели на петлях древние ворота. Войдя во двор, Маргарита увидела небольшую площадь, выложенную брусчаткой. Вокруг стоят, прилепившись друг к другу, дома-уродцы. В центре площади — колодец. Стены домов ободраны, кирпич крошится, культями торчат остатки деревянных креплений. Пустые глазницы окон. Полустертая надпись на стене: «Джетто нуово».

— Что это? — спросила Маргарита. — Где мы?

— Это старинное еврейское гетто, синьорина, — объяснил учитель. — В 1516 году на этом месте было самое первое в Европе гетто — так исказили слово «джетто», что значит «литейная». Всех евреев, живших рядом с Венецией на острове, переселили в этот маленький квартал, издали закон о том, что он должен быть обнесен стеной с воротами и соединен с городом только подъемным мостом. Половина этого квартала должна была оставаться незастроенной. Поэтому к домам приходилось постоянно добавлять все новые и новые этажи, чтобы разместить обитателей гетто. В набитых до отказа домах евреи жили под постоянной угрозой обвала. Случались и пожары. Один из них чуть не уничтожил все гетто. Евреи были обязаны носить желтые шляпы, а позднее — черные береты.

— Зачем? — удивилась Маргарита.

— Чтобы их каждый мог узнать.

— А они что, были больные?

— Нет, они были здоровые, но…

— Но что?

— Но в средние века бытовали всякие предрассудки, синьорина…

— Я — тоже еврейка.

— Господь с вами, синьорина, — покосился на нее учитель, — вы — итальянка. Пожалуй, нам пора домой.

— Нет, я хочу еще послушать про евреев.

— Ну что ж, послушайте. Среди первых обитателей гетто были менялы и ростовщики; которых обессмертил Шекспир в образе купца по имени Шейлок [5].

— А Шекспир был в Венеции?

— Нет. Кроме нашего знаменитого моста Риальто, о Венеции у Шекспира ничего нет. Хотя есть у него еще такая реплика: «Грациано говорит бесконечно много пустяков, больше, чем кто-либо в Венеции…» Ну, тут Шекспир ошибся: в Венеции больше всех говорит пустяки ваш повар Джакомо.

Звонкий смех Маргариты гулким эхом ударился о стены домов бывшего еврейского гетто.

* * *

Дед Маргариты, Марко Грассини, окончил юридический факультет Падуанского университета и внес немалую лепту в борьбу за объединение Италии и возрождение ее национального духа, за что король Витторио Эммануэль пожаловал ему рыцарское звание. Овдовев, Марко Грассини женился на нееврейке, и сам кардинал Венеции обвенчал их в католической церкви, что не помешало деду вырастить евреями всех своих детей. Позднее Маргарита назовет его «умеренно религиозным евреем».

Его сын, Амедео Грассини пошел по стопам отца: окончил юридический факультет того же Падуанского университета и получил место адвоката по фискальным делам при венецианском городском управлении. Эта должность позволяла ему удачно вкладывать деньги в недвижимость, в том числе в Лидо, ставшее любимым курортом венецианского высшего света. В Лидо находилось знаменитое на весь мир казино. Капитал Амедео Грассини рос, а вместе с ним поднимался вверх по социальной лестнице и его владелец. Благожелательному отношению отцов церкви к Амедео способствовали два обстоятельства: женитьба его отца на католичке и дружба с деревенским священником Джузеппе Сарто, который с помощью больших денег Грассини стал сначала кардиналом Венеции, а потом и Папой Римским Пием X [6]. Папа Римский не забыл своего еврейского друга и сделал его членом муниципального совета Венеции, в котором до тех пор евреев не бывало. Тем, кто выражал недовольство таким назначением, новый Папа Римский говорил, что для него есть