Валентин Стариков - На боевом курсе

Тишину нарушил пронзительный сигнал боевой тревоги. И сразу же в переговорных трубах, идущих из центрального поста по всем палубам корабля, раздался громкий голос вахтенного:

— Боевая тревога! Боевая тревога!

— Работать не дают. У, чтоб их… — выругался старшина первой статьи Роман Морозов.

— Трави тали, клади крышку на доски! — крикнул он матросам, быстро вытирая масляные руки ветошью, и, схватив противогаз и железную армейскую каску, ловко нырнул в люк машинного отсека.

Матросы и офицеры, поправляя на ходу противогазы и каски, один за другим быстро и удивительно ловко взбегали по трапу. Пропуская людей мимо себя, я смотрел на секундомер часов, проверяя быстроту подготовки корабля к бою.

На подводной лодке вместе с привычкой к тесноте у людей вырабатывается своеобразный режим движения в авральные минуты. Когда команда свыкается со своим кораблем, он никогда не кажется ей тесным, как бы он ни был мал. Человек непривычный разбил бы себе голову, ноги, если бы вздумал состязаться в подобном «кроссе» с матросами экипажа подводной лодки.

Поднимаясь на мостик последним, я слышал, как хлопали береговые зенитки и где-то за холмом гулко рвались бомбы.

Мой помощник Щекин, всматриваясь в холодную голубизну неба, уже стоял у артиллерийского поста с таблицами стрельбы в руках.

— Самолеты летят на нас! — доложил вахтенный, показывая рукой на небо.

Действительно, девятка «Юнкерсов», отделившись от общей группы самолетов, летела прямо на нас.

На рейде стояли три подводные лодки. Других военных объектов поблизости не было.

Щекин скомандовал артиллерийскому расчету. Словно эхо, донеслись ответные голоса установщиков прицела и целика.

«Молодцы», — подумал я, услышав спокойный голос наводчика Зубкова. Сейчас Зубков через прицел следил за противником. Ему было двадцать два года, но свое дело он знал в совершенстве. Рядом с ним деловито и быстро работал старшина Морозов, укладывая снаряды на мягкий, шпигованный мат собственной работы.

Еще секунда, и движение на палубе прекратилось, голоса замолкли, все застыли на месте. Напряжение нарастало. Шум моторов усилился. В небе отчетливо обрисовывались контуры вражеских пикировщиков. Наводчик уверенно потянулся к спусковому рычагу. Боцман Хвалов, сжав челюсти, прильнул к пулемету.

Управляющий огнем, широко расставив ноги в тяжелых болотных сапогах, точно прирос к месту. В его позе чувствовалась собранность и решимость..

— Огонь! — резко скомандовал он.

И все разом пришло в движение: воздух наполнился грохотом артиллерийской стрельбы и пулеметным треском, расстрелянные гильзы патронов и снарядов со звоном падали на железную палубу и, гремя, скатывались за борт.

Оглушительные орудийные выстрелы сотрясали корпус лодки. Соседние корабли тоже открыли огонь. Огненные трассы снарядов, рассекая синеву неба, терялись в его бесконечной глубине. Небо над рейдом покрылось черными и белыми облачками разрывов. Самолеты противника разделились по звеньям, и одно из них, пикируя, устремилось на наш корабль.

— Пулеметы! Огонь! — скомандовал я.

К небу взвились трассирующие струи пуль. Береговые зенитные орудия усилили огонь. Впереди самолетов образовалась сплошная стена огня.

На один момент мне показалось, что пулемет боцмана Хвалова теряет устойчивость: его трасса нервно запрыгала. Но это был только момент. Не отрывая глаз от самолетов, которые вот-вот должны были сбросить бомбы, я крикнул:

— Хвалов, держись!

— Выдержу! — громко ответил он.

От самолетов отделились бомбы, и почти сразу впереди летящий самолет окутали огромные клубы черного дыма — прямое попадание снарядом, самолет подпрыгнул в воздухе и камнем полетел вниз, оставляя за собой широкий огненно-черный шлейф. Находившиеся на мостике на миг забыли о падающих бомбах и почти в один голос крикнули:

— Товарищ командир, один сбит!..

Свист бомб заглушил радостные голоса. Две бомбы, коснувшись воды, взорвались близко от борта. Огромные массы воды зеленоватым столбом взлетели вверх и с грохотом упали. Облако водяной пыли пронеслось над палубой.

Бой продолжался. На смену «Юнкерсам» пришли «Мессершмитты». Один из них неожиданно вынырнул из-за сопок, со стороны солнца, и на бреющем полете ринулся на лодку. Пули, как пневматический молоток, простучали по железной палубной надстройке. К счастью, ни одна пуля не нашла себе живой цели, только запасная каска, висевшая на мостике, оказалась пробитой в одном месте. Пестро раскрашенный самолет, заглушая стрельбу ревом мотора, «проскочил» между лодками и, круто взмыв вверх, устремился к сопкам. «Неужели уйдет?», — подумал я, провожая его глазами. Снаряды полетели ему вслед. Скоро и за «Мессершмиттом» потянулся черный хвост дыма.

Лица наших бойцов, раскрасневшиеся от напряжения, сияли. В горячке боя трудно установить, кто сбил фашистские самолеты. Вернее всего это была общая победа моряков и зенитчиков береговой батареи.

Умное, всегда строгое, волевое лицо Щекина сейчас было озарено широкой улыбкой, глаза горели. Сегодня он управлял артиллерийским огнем, и в общей победе была доля и его мастерства. От всей души я пожал ему руку и поблагодарил экипаж.

— Служим Советскому Союзу! — послышался дружный ответ матросов.

Стрельба прекратилась. Фашистские стервятники улетели, потеряв два самолета. Где-то вдали, за сопками, еще рокотали зенитные орудия, но и они скоро смолкли. Наступила тишина. Еще недавно ясная, тихая синь неба казалась сейчас разорванной в клочья. Весь горизонт был покрыт бурыми пятнами разрывов, они медленно рассеивались в воздухе.

До обеда оставался час. Сегодня это был четвертый по счету налет.

И, я счел необходимым предоставить людям короткий отдых, надеясь, что ночь будет спокойнее и люди сумеют наверстать упущенное. Весь экипаж в те дни, недосыпая, без отдыха, работал над оборкой механизмов подводной лодки.

Помощник командира отдал приказание дежурной службе и объявил отбой тревоги. Переборки отдраили, включили судовую вентиляцию, и жизнь на корабле снова потекла обычным порядком.

Над люком мостика показалось потное лицо матроса Облицова. По отвесному узкому трапу он с трудом тащил наверх большое ведро, до краев наполненное картофельными очистками. Сегодня он дежурил по камбузу и помогал нашему «шеф-повару» Ивану Мефодьевичу Иванову.

— Чем кормить собираетесь, товарищ Облицов? — спросил я.