Марина Скрябина - Память сердца

Мои первые воспоминания восходят к далеким-далеким временам, когда мне не было еще и трех лет. Мой отец покинул этот мир, когда мне было лишь чуть больше четырех, но, к счастью, я сохранила очень отчетливо его образ. Мои первые воспоминания представляют собой разрозненные картины, запечатленные в моей памяти, я сама не знаю почему, ведь они очень далеки от того, чтобы регистрировать события выдающиеся.

Я помню посещения отцом нашей детской. После многочасовой работы в одиночестве, в своем кабинете, он любил окунуться в радостный и беззаботный мир троих своих детей. Ариадна, очень хорошо осознающая свои преимущества старшей, часто говорила нам по любому поводу: «Вы еще слишком маленькие, чтобы это понимать». Однако, что касается моего брата Юлиана, то понимая его исключительность, Ариадна вскорости стала относиться к нему, как к равному, тогда как я все еще оставалась «малышкой».

Отец придумал для нас всех ласковые имена. Ариадна была «Стрекоза». Ей это очень подходило, хотя я не могу объяснить, почему именно. Была ли причиной живость и возбужденность, которые делали ее похожей на прекрасное насекомое с блестящими голубыми крылышками, танцующее над водой в летние дни?

Юлиан был «Шарик». Его частенько видели бегающим, прыгающим, скачущим. Общительная его веселость прекращала споры и была в радость всем окружающим.

Наконец, я — малышка, не могла называться никак иначе, как «Куколка». Миниатюрная, наряженная в крахмальное платьице с английской вышивкой, я должна была, в самом деле, походить на эту игрушку, тем более что, привыкшая к своей роли быть самой младшей, я легко приноравливалась к требованиям взрослых и любила, когда меня брали на руки и ласкали. Как только отец входил в детскую, я сразу протягивала руки, чтобы он посадил меня к себе на плечи; я не была тяжелой и сразу же, оказавшись на высоте, обозревала с нее обоих «старших».

Этот обычай забираться на отцовские плечи — причина единственной ошибки моей памяти, касающейся его внешности: он мне запомнился очень высоким, тогда как, на самом деле, он был среднего роста. Естественно, отец являлся нам личностью немного загадочной. Когда он уединялся подолгу в своем кабинете, нам запрещали бегать по коридору, разговаривать, короче говоря, устраивать шум в соседстве с этим сверхсвященным местом. К счастью, коридор был длинный, так что в детской можно было смеяться и кричать сколько душе угодно и с полной свободой предаваться самым невероятным и замечательным играм.

Нужно сказать несколько слов о моей бабушке по материнской линии, Марии Александровне де Шлёцер (урожденной Боти), которая тоже была женщиной незаурядной. Бельгийка по происхождению, воспитанная в замкнутом круге богатой буржуазной семьи, она вышла замуж за русского, Федора де Шлёцера, который увез ее в Россию, страну, настолько отличающуюся от ее родины, что и представить себе невозможно. Далекая от того, чтобы чувствовать себя чужой и критиковать все вокруг, она не только освоилась за несколько месяцев в своих владениях, но взяв в свои руки управление домашним хозяйством Скрябиных, повела его энергично и со знанием дела. Она глубоко полюбила Россию.

Бабушка ценила русскую кухню и наша кухарка принимала ее советы, несмотря на ее русский язык, довольно приблизительный, но достаточный, чтобы ее понимали. Все домашние дружески подтрунивали над ней, так как склоняя, она употребляла падежи наугад и шанс «попасть в точку» был очень незначительным.

Это благодаря ей, мы, все трое, одинаково владели русским и французским, что нам в огромной степени помогло ассимилироваться во Франции, когда мы с Ариадной эмигрировали в эту страну. По вечерам бабушка нам читала вслух и это нас завораживало. Жюль Верн, чьи романы мы страстно любили, Киплинг, Диккенс и другие авторы составляли блаженство этих вечера. Как сейчас я слышу наши крики и мольбы о продлении чтения на «пятнадцать минуточек», когда мама, входя в столовую, произносила роковое: «Дети! В постель!» Конечно же это происходило в самый волнующий момент повествования.

Родители были рады нашей любви к чтению, и при каждом удобном случае, дарили нам красивые иллюстрированные книги, так что очень скоро мы стали обладателями замечательной французско-русской библиотеки. Ах! Красивые тома в красных бархатных с золотом переплетах, иллюстрированные гравюрами, над которыми можно было подолгу мечтать! Наша библиотека находилась в рабочем кабинете отца. К сожалению, когда я вернулась в Москву, я ее не нашла в музее. Она исчезла и это причинило мне сильную боль.

Великие русские писатели тоже не были забыты. Но уже не бабушка нам читала их. Иногда — мама, но чаще — Ариадна. Позже каждый читал сам свои любимые книги. Мы знали наизусть сказки Пушкина и я до сих пор могу цитировать отрывки из них. Фантастические рассказы Гоголя заставляли нас трястись от сладостного страха, а русские народные сказки, которые нам рассказывала моя няня, уносили нас в другие воображаемые края, где Иван-Царевич преодолевал, благодаря Василисе Премудрой, все трудности и женился на прекрасной царевне.

Все это питало наше воображение, унаследованное, вероятно, от отца, и подвигало нас к творчеству в очень юном возрасте. Каждого — в своей сфере. Ариадна писала драмы и трагедии, которые мы, юные актеры, разыгрывали перед родителями. У нас был настоящий занавес, отделяющий публику от «сцены», пространства, образованного лоджией спальни.

Однажды наше представление было грубо прервано: один из зрителей заметил Ариадне, что произнося свою тираду, нужно быть к публике лицом, а не спиной. Моя сестра довольно резко ответила дерзкому зрителю, что ее речь обращена к луне, поэтому она должна смотреть в окно, на небо, и что она ничего изменять не собирается. Вмешалась мама и, поскольку Ариадна не хотела ни изменить позу, ни извиниться, представление было прервано.

Обычно же все проходило благополучно и, когда опускался занавес после последнего акта, мы с достоинством раскланивались в ответ на аплодисменты благожелательной публики.

Однако наши подвиги не исчерпывались театральными представлениями. Были еще концерты Юлиана и выставки наших картин. В этой последней сфере мое место было наравне со старшими. Ах! Воображение! Прекрасный дар нашего отца! И по сей день я благодарю его за это.

Мы, в самом деле, творили вселенную, наполненную фантастическими существами, где все было — тайна и волшебство. За каждой картиной жили феи и чародеи, добрые и злые. Самый страшный обитал в рабочем кабинете нашего отца, за картиной. Некто в профиль, вызывающий беспокойство, держащий цветок между пальцами. Мы его называли «нехорошим дядей». Перед ним мы не могли проходить без дрожи. Он и по сей день встречает посетителей музея.