Большая Рериховская Библиотека
Николай Рерих
Листы дневника
III том (1942–1947)
С выходом третьего тома "Листов дневника" Н. К. Рериха состоялась первая полная публикация главной части его литературного наследия.
Обширная подборка предлагаемых читателю очерков-писем охватывает период с 1942-го по 1947-й год. Запечатленная в них масштабная картина мира развернута на историческом рубеже победоносного перелома второй мировой войны "в подвиге Земли русской", преодоления разрухи в условиях нарастающей западной русофобии и укрепления пресловутого "железного занавеса", в преддверии новой — "холодной войны" и углубления общего кризиса мировой цивилизации.
В калейдоскопе отображенных Н. К. Рерихом событий середины века и последних лет его жизни четко прослеживается ведущее начало — стремление обозначить, высветить пути к человеческому единению и содружеству. Главными из них для мыслителя и художника, основателя многих просветительных, научных и общественных учреждений и начинаний в мире неизменно были неотложность "всемирного дела Культуры" и служение Родине.
Идея сближения народов на почве Культуры пронизывает многие дневниковые страницы:
"События доказали, — пишет Николай Константинович в очерке "Друзья", — насколько необходим человечеству щит Культуры… Сколько придушенной злобы, засахаренной ненависти, жалкого безумия! Сколько иссушающего горя! Армагеддон войны кончен, теперь — Армагеддон Культуры"[1].
"Чего только не пересмотрели за всю жизнь! — продолжает он в очерке "Сложно". — Сколько войн и каких свирепых! Сколько рушений империй!.. Помним все перевороты, куда же еще переворачиваться? Остается строиться, творить, преуспевать в великом сотрудничестве"[2].
Из очерка в очерк напоминает, повторяет, твердит он "непримененные истины": мир зарождается в человеческом сердце, но оно может "преисполниться доверием лишь через Культуру"; культурная связь "воздвигнет сотрудничество народов, даст содружество, отепляющее сердца"[3]. Как бы открывая новый, глубинный смысл и значимость этих жизненных основ, автор просто подводит к пониманию, что они пока живут в нас неосознанными; вовсе не гром пушек, а "рычание сердец" является признаком войны.
Грусти и горечи исполнены продиктованные безумием мира записи, доверительные и дружеские его послания: "Ох, как далеко народам до Культуры. Пока что они на степени хлеба и зрелищ"[4]; "Отчего сейчас так трудно? Не оттого ли, что человечество задвигалось из одной пещеры в другую?"[5] Откликаясь на происходящее, он заносит в дневник приметы времени, без которых история нашей сложной эпохи, пожалуй, не может обойтись до сих пор:
Человек — "венец природы" — озверел… Доллар царит и запечатывает совесть… Вредительство — во всех оперениях… Единственно, в чем преуспело человечество — в цивилизации преступлений. Забыли о самом необходимом для эволюции — о человечности…
"Еще некая война неизбежна, — предрекает Рерих, — война знания против невежества"[6].
В грозные годы написания "Листов" Рерих жил и творил в Гималаях, в неустанном "дозоре", "на вышке". Поэтому совершенно естественно и почти буквально воспринимаются его зовы к далеким корреспондентам — близким сотрудникам обратить свои "взоры ввысь", к вершинам духовной Культуры. Колесница последней, верил он, задвигается молодыми силами, молодым мышлением. И напутствовал молодежь: "Искусство жизни пусть будет самым высоким"[7].
Полем его деятельности на ниве Культуры был весь мир, но духом и сердцем он был устремлен к родным местам, в Россию — страну, которая в безмерных страданиях и лишениях приняла на себя, по словам Елены Ивановны Рерих, бремя искания истины за всех и для всех.
Военной зимой 1942-го, вслушиваясь в доносившуюся в Гималаи на прерывистых радиоволнах тревожную информацию с Родины, Николай Константинович восхищенно отмечает, что воины перед ликом опасности стремятся "не только сразить врага, но и восполнить свое познавание"[8]. А такая устремленность к знанию есть верный путь к победе.
В каждодневном, часто безымянном подвиге преодоления на военном и хозяйственном фронте раскрывался, рос потенциал народного духа — культурой сердца и самоотречения всегда строилась и держалась Россия. И когда "молния русского подвига" осветила мир, он, всей жизнью вобравший в себя пути и судьбы страны, мог сказать: "Мы всегда знали, на какую высоту взойдет народ русский"[9]; "Если где оскудела Культура, то поможет тогда русский подвиг"[10].
Знание о том, какие "сокровища захоронены в скрынях народных", огонь веры в предначертанную этому народу судьбу зажигают в нем желание непосредственно приложить силы на широком культурном поприще, приобщиться к общей восстановительной работе "после всех зверских немецких разрушений". Мы готовы потрудиться вместе, писал он Грабарю, — "клич кликните!"
В письме к брату Борису — все о том же: "Покуда есть сила, хотелось бы приложить ее на пользу родной земли. Знание, опытность, любовь к славной Родине — все это надо дать туда, где оно будет особенно полезно"[11]. Однако развернуть задуманную им эволюционно-просветительскую работу в стране, управляемой "суженными сознаниями", задернувшей "железный занавес" и закрывшей путь в нее зарубежным деятелям русской культуры, было не суждено.
Драматически щемящие строки "Листов дневника" полны нарастающего стремления, томления деятельного духа, пронзительного ожидания, надежд…
На его подоконнике — открытый компас. Стрелка неизменно тянет к Северу. А там — Родина. "Пишу ли, читаю ли, глаз вскидывается за путеводной стрелкою… И невозможно убрать эту стрелку — она зовет, она напоминает. Кажется, и без нее помним, но она как символ зова"[12].
Он торопит будто остановившееся в почтовых сношениях время: мало осталось "могикан, потрудившихся для русийской Культуры"… Досадует, что так нужные на Родине философские, научные и художественные труды семьи продолжают оставаться недоступными, за ее пределами. Мечтает, что преграды во взаимоотношениях должны исчезнуть, "общечеловеческое естество должно превозмочь зубчатые заборы ненависти"[13]. Ищет "хоть какую-нибудь логику в происходящем", когда, расширяя круг общественных связей, пишет в Кремль, в Комитет по делам искусств, Академию наук и т. д., и все — "как в подушку". Ему кажется, что письма вместо почтового ящика летят в пропасть… "Иногда так ждешь, точно бы сила ожидания подгонит посылку"[14].
