Вера Хоружая - Письма на волю

УКАЗ ПРЕЗИДИУМА ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР О ПРИСВОЕНИИ ПОСМЕРТНО ЗВАНИЯ ГЕРОЯ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ХОРУЖЕЙ В. З.

За активное участие в революционной деятельности и проявленный героизм в борьбе против немецко-фашистских оккупантов в годы Великой Отечественной войны присвоить посмертно звание Героя Советского Союза Хоружей Вере Захаровне.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

Л. БРЕЖНЕВ

Секретарь Президиума Верховного Совета СССР

М. ГЕОРГАДЗЕ

Москва, Кремль, 17 мая 1960 г.

Читатель, возможно, помнит напечатанные в «Правде» 25 ноября 1959 года записки Веры Хоружей, которые были обнаружены в Минске. Этот волнующий человеческий документ, как и сама судьба Веры Хоружей, заставляет гореть сердца людей, будит ярость и гнев к врагам, вселяет радость и гордость за Коммунистическую партию, воспитавшую такого страстного и несгибаемого бойца.

Родина-мать высоко оценила жизненный подвиг своей героической дочери. По предложению советских людей Указом Президиума Верховного Совета СССР от 17 мая 1960 года Вере Захаровне Хоружей посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. В Белоруссии патриотке сооружен памятник.

Вся жизнь Веры Хоружей — это подвиг во имя счастья трудового народа, во имя торжества коммунизма.

Процесс «133-х». — Семья Хоружих. — Красное знамя. — Вожак молодежи. — В Минск, на учебу. — Учительница Вероника Корчевская. — «Я — коммунистка!»

— Подсудимая, — грозно проговорил председатель суда, — последний раз предупреждаю вас: прекратите агитацию. Говорите только о себе…

— Вы судите меня за принадлежность к Коммунистической партии. Как же я могу оторвать свою деятельность от деятельности родной партии? Это невозможно!

— Невозможно?!.

— Да, невозможно! Я возражаю против ложных показаний свидетеля. Он штатный агент дефензивы и потому объективным быть не может.

В зале Белостокского окружного суда обстановка накалялась. Третью неделю шел процесс 133 членов Коммунистической партии и комсомола Западной Белоруссии. Подсудимые держались стойко, дух их сломить никак не удавалось. И вот снова дерзость! Грозные предупреждения председателя относились к члену ЦК Коммунистической партии Западной Белоруссии, секретарю Брестского окружкома Хае Шерцман (она же Романа Вольф). Девушка стояла гордо, готовая продолжать принципиальный разговор.

— За пререкания подсудимая Щерцман удаляется из зала заседания! — бросил председатель.

Прокурор и оба члена трибунала согласно кивнули. Неожиданно во втором ряду поднялся один из подсудимых. По процессу он проходил как Стефан Малиновский и обвинялся в том, что был секретарем Вильнюсского окружкома партии.

— Это произвол. Мы протестуем!

— За нарушение порядка вывести и его, — судья ткнул карандашом в сторону Малиновского.

В зале поднялся шум, послышались выкрики. Полицейские кинулись к Шерцман и Малиновскому. Заламывая им руки и грубо расталкивая остальных подсудимых, обоих коммунистов вывели из зала. И тут произошло непредвиденное. На скамейку вскочила худенькая, очень живая девушка среднего роста. То была Вера Хоружая. За прямые и гордые ответы в защиту компартии и комсомола ее уже удаляли из зала заседаний, а в этот день за гневные реплики против клеветы агентов охранки и грубости прокурора ее пересадили в задние ряды.

— Товарищи, — обратилась к подсудимым Вера, — в знак протеста против произвола ганского суда предлагаю покинуть зал…

Все подсудимые встали и решительно направились к двери, которая только что захлопнулась за двумя товарищами. Конвой настолько растерялся, что не успел воспрепятствовать демонстрации. Заседание суда в тот день было сорвано.

…Как ни убедительны официальные, архивные материалы, но всегда в них чего-то не хватает, после работы с такими документами возникают всевозможные вопросы.

Сбор материалов о Вере Хоружей привел меня в Белоруссию. В Минске я познакомился с Николаем Семеновичем Орехво, скромным и душевным человеком, как большинство старых большевиков. Он еще полон сил и энергии, работает в Институте истории партии при ЦК КПБ. Представьте себе, как я обрадовался, узнав, что Стефан Малиновский и он — одно и то же лицо. Николай Семенович вспомнил подробности процесса «133-х», который проходил в обстановке страшного террора, царившего в Польше при диктатуре Пилсудского.

— Процесс начался 17 апреля 1928 года, — сказал он, — а закончился только в начале июня. Самое суровое наказание — по восьми лет каторги — получили Романа Вольф и Вера Хоружая. Меня и еще ряд товарищей приговорили к семи годам тюрьмы каждого…

Белостокский процесс — видная веха на жизненном пути Веры Хоружей. А путь этот сложился на редкость ярким, героичным.

Родилась она в 1903 году в Бобруйске. Когда ей исполнилось шесть лет, семья переехала в Мозырь, уездный город на берегу Припяти. Семья Хоружих — дружная, трудовая — жила бедновато. Захар Бонифатьевич, отец Веры, работал мелиоратором. Образования не имел, был практиком. Его жена, Александра Иеронимовна, всегда занятая домашними хлопотами, много внимания уделяла детям. А их было четверо: Василий, Вера, Надежда, Любовь. Родители стремились вывести их «в люди», дать образование.

Время было тяжелое, тревожное: шел 1918 год. Тогда-то Вера, учащаяся предпоследнего класса женской гимназии, впервые увидела чужеземных оккупантов. Она запомнила это на всю жизнь.

В то февральское утро в гимназии, как всегда, шли занятия. Неожиданно с улицы донеслась музыка. Звуки незнакомого марша с высокими всплесками флейты тревожно отозвались в сердцах гимназисток. Они насторожились, прислушались. Когда музыка зазвучала громче, девочки бросились к окнам. На площадь выползала зелено-серая колонна, ощетинившаяся штыками винтовок. Она была похожа на чудовище, передвигавшееся на множестве ног. Колонна приближалась, заполняя площадь, удивительно чистую после выпавшего ночью снега. И словно потемнело вокруг, ниже опустилось небо с тяжелыми, еще не ушедшими тучами.

Голова колонны поравнялась с гимназией. Чем-то страшным повеяло от застывших мрачных лиц солдат. Точно механические куклы, они равномерно взмахивали руками и покачивались в такт шагам. Впереди — надменные офицеры в черных, с серебристыми орлами касках. Ничего живого не было даже во флейтисте, который выдувал высокие, тревожащие душу звуки. И только орластое знамя, полоскавшееся над рядами, казалось одушевленным.