Век уходил в вечность.
…Уходит век. И уносит надежды, которым не суждено было сбыться, мечты, которые не пришлось осуществить, и радости, которые так и не удалось приручить.
Век уходит. Но остаются разочарования. Оседают полынной горечью на сердце. Рождают тоску, бессильную злость и смятение.
Все, что случилось, ошеломительно своей неожиданностью и чудовищно непохоже на то, к чему, казалось, стремился поток времен. Век, суливший торжество разума и человеколюбия, мирно и мерно шествовавший вперед по широкой дороге просвещения, вдруг вздыбился бунтом. Революцией. Кровавой, разгульной, беспощадной. То, что испокон столетий считалось незыблемым, рушится. То, чему поклонялись, растаптывается. То, чему славословили, предается анафеме. Что прежде вселяло ужас, теперь само трепещет от ужаса.
Святая святых – монарший престол низвергнут. А венценосная глава срублена с плеч. Новое слово – гильотина, только-только родившись на свет, стало властелином мыслей и чувств, оттеснив такие успокоительно-привычные слова, как «престол», «монархия», «король», «верноподданный».
Порвались привычные связи, и соединить их вновь, видимо, не дано никому.
Правда, кровавое марево поглотило лишь Запад. Пожар бушует в Париже. Пока это не так опасно. От Вены до Парижа далеко. Особенно если принять в расчет границы, пограничные шлагбаумы и войска императора Франца, всесильного властителя могучей, никем и никогда непобедимой империи.
Но если горит по соседству, разве можно наперед знать, не перекинется ли пламя и на твой дом?
Надвигается новый век – XIX. И несет с собой страх. Страх перед неведомым. Страх перед грядущим. Что оно сулит? Что даст людям? Тем, кто вступает в столетие зрелым. И тем, кто пришел на свет в канун века. Таким вот, как это крохотное существо с багровым личиком и лазурными глазами, пронзительно и хрипло, захлебываясь, орущее в темном углу полутемной и тесной комнаты.
Да, не зря входящему в мир определено плакать…
Так или примерно так размышлял у колыбели только что родившегося сына Франц Теодор Шуберт, учитель приходской школы в предместье Вены – Лихтенталь.
Появление его он отметил в регистре «Рождений и смертей в семье школьного учителя Франца Шуберта», записав:
«Франц Петер Шуберт, родился 31 января 1797 года, в 1 1/2 часа пополудни, крещен 1 февраля».
Сделано это было вовсе не потому, что для Франца-старшего рождение Франца-младшего явилось чем-то из ряда вон выходящим. Вновь появившийся член семейства был двенадцатым по счету ребенком.
Сделано это было потому, что смерть часто посещала дом Шубертов. Отец, чтобы не потерять счет своим детям, только поспевал отмечать в фамильном регистре даты кончин и рождений детей.
Франц Шуберт-старший больше всего ценил пунктуальность. К ней он был приучен сызмала. Ее вместе с верой в бога и преданностью государю императору он считал первоосновой человеческого существования.
Любовь к порядку, педантичность да еще трудолюбие, заквашенное на твердокаменном упорстве, – вот что Франц Шуберт-старший унаследовал от предков. Голос их, скупых в речи и щедрых в труде, ожесточенно и упорно вырывавших у земли скудные средства, едва достаточные для прокорма семьи, звучал из века в век, ни на миг не смолкая, в поколениях Шубертов.
Они принадлежали к тем, кто зовется простыми и маленькими людьми и кто творит самое сложное и самое великое в мире дело. Безвестные и неприметные, эти люди, изо дня в день борясь за свое существование, создают условия для существования человечества. Сами прозябая в нужде, создают богатства, без которых немыслима жизнь.
Предки Шуберта не были знатью. Их генеалогическое древо чахло и неветвисто. Оно простиралось в глубь времен лишь на сто с лишним лет.
В начале XVII века среди крестьян Северной Моравии встречается первый из Шубертов – Каспар. Его сын тоже был крестьянином и народил девятерых детей. Самый младший – Ганс – стал лесорубом.
В кудрявых лесах Моравии, настолько густых, что даже в ясные летние дни солнечные зайчики едва пробиваются сквозь листву, чтобы поиграть в траве и в кучах валежника, затерялись одинокие домишки. На отшибе от дорог, жилья и людей.
Здесь жили лесорубы. Валили двухобхватные дубы и буки, корчевали пни, вспахивали неподатливую лесную целину. А вечерами, попыхивая короткими глиняными трубками, сидели у очага. Глядели в огонь. Следили долгим взглядом за причудливыми извивами белых, оранжевых, голубовато-синих лент. Вслушивались в веселое потрескиванье объятых пламенем поленьев и грустный, неумолчный шум леса. – Отдыхали. Думали. О том, как прожит сегодняшний день и как прожить дни грядущие.
Так, вероятно, протекала жизнь и Ганса Шуберта и сына его Карла. Размеренная, одинокая, трудовая.
Немногим изменила ее женитьба. Разве что прибавилось дел и забот. Да по вечерам многоголосый шум леса сменили нежно-переливчатые мелодии песен, распеваемых женой под монотонный перестук прялки.
Женился Карл Шуберт на Сусанне Мек, девушке из крестьянской семьи, и переехал из лесу в деревню. Труд на земле был ему не в новинку, жена попалась работящая, крепкая, да и сам он был не из слабых. Оттого семью не так уж сильно била нужда и трясло горе.
Единственное, что как-то омрачало жизнь Шубертов, были частые смерти детей. Девять умерли в самом раннем детстве, и лишь четверо остались в живых. Впрочем, в те времена дети умирали так часто, что с этим почти свыклись.
– Бог дал, бог и взял, – говорили отец с матерью и, тихо вздыхая, опускали в землю маленький гроб.
Крестьянское житье-бытье трудное. В те годы – особенно. И хотя император Иосиф II даровал моравским крестьянам волю, освободив их в 1782 году от личной зависимости, положение крестьян после реформы улучшилось не намного. Они по-прежнему жили в нужде и тяжком труде. Так что Карл Шуберт потратил немало сил, чтобы вывести своих детей в люди. Умный и прозорливый, он ясно понимал, что дети смогут достичь чего-либо путного, лишь вырвавшись из сословных теснин, в которых он сам находился.
Каждый хороший отец желает своим детям получить от жизни больше, нежели он сам получил. Карл Шуберт был хорошим отцом. Оттого он без устали искал пути, по которым следовало бы направить сыновей.
Размышляя над жизнью, Карл очень скоро понял, что знамение времени – просвещение. Император Иосиф II ревностно насаждал его. Он был дальновидным политиком. С опаской поглядывая на Запад, откуда неотвратимо надвигалась революция, Иосиф II понимал, что, возникнув снизу, она сокрушит в грохоте битв твердыни феодального абсолютизма. Если же ее подменить мирными и тихими реформами, проведенными сверху, это лишь укрепит абсолютизм, приспособив его к развивающимся буржуазным отношениям.
