Летчик ехал на работу в тяжелом настроении. Ком обиды стоял в горле, в мозгу проявлялись, вертелись и рушились обрывки несуществующего, воображаемого спора, какие-то упреки и оправдания... И над всем этим поднималась тихая злость.
Вылет на сегодня был запланирован не с раннего утра, суббота, можно было чуть поваляться в постели. Жена сладко спала после вчерашнего долгого сидения перед телевизором, и ему не хотелось ее будить, но привычка рано вставать подняла его.
Он тихо встал, привел себя в порядок, попил чаю, и тут в кухню вошла заспанная жена. Глянула в окно, зябко поежилась: ветер гнул деревья, срывая желтые листья, на земле блестели лужи после недавнего дождя. Холодно на улице. А в доме тепло и уютно... она подняла кулачки к плечам, зевнула и длинно, сладко потянулась. Под ночной рубашкой рельефно проступили молодые, упругие прелести.
Его внезапно пронзило острое мужское желание. Сердце гулко заколотилось, холодок сжал все внутри живота... Он вскочил и протянул руки, чтобы обнять любимое тело.
- Отстань! - она капризно оттолкнула его руками в грудь. - Мы же договорились: перед вылетом нельзя! - Подумала и добавила: - От греха. Вот вернешься... - она протянула паузу, - тогда... посмотрим.
Он попытался настоять. Она гневно сверкнула глазами, уперлась. Пристал... Опять то же самое...
Чисто мужская обида захлестнула его, он сорвался, быстро одеваясь, наговорил глупостей, хлопнул дверью и так и поехал на вылет, давясь незаслуженным оскорблением.
Ну, подумаешь - жена не допустила к себе. Казалось бы, плюнь, бывает: мало ли что, не с той ноги встала. Вечером допустит. И мелкая эта обида забудется и канет, затопленная молодой обоюдной страстью.
Нет, не проходила обида. И когда проходил санчасть, и в штурманской, и на метео, и уже на самолете - перед глазами вставали набухшие соски под ночной рубашкой, и желание так же ворочалось холодком в животе, и ком обиды так же стоял в горле, и от злости сжимались кулаки.
Он злился на себя, на жену, на нескладную жизнь, на неустойчивую погоду, на нерасторопного второго пилота, на потряхивающий двигатель. Все складывалось не так. И он понимал, что в этот раз все складывается не так потому, что жена уперлась в своем суеверии и обидела его отказом.
Как бы все было прекрасно, если бы она утром не оттолкнула его. Шел бы на вылет удовлетворенный, окрыленный чувством своей мужской состоятельности, - мужчина, кормилец, защитник, командир, принимающий в воздухе сложные решения, оберегающий жизнь своих пассажиров, шел бы как человек - хозяин жизни!
А теперь, оплеванный, он смотрел на мир равнодушно. Не хозяин жизни, а проситель. За что?
Рейсов в этот день было два, и весь первый рейс обида ощутимо мешала работать. Он гнал от себя грустные мысли, отвлекался на решение задач полета, толкался с пилотами в АДП, смеялся над анекдотами... а внутри сверлило и сверлило: "не мужик, баба помыкает, ну что ей стоило..."
Весь мир вокруг как бы отошел на задний план и утратил часть своей значимости. Обида исказила реальное восприятие действительности; он несколько раз ловил себя на мысли, что отстает в реакции, задумывается, а потом неуклюже шевелится, уже вдогонку, невпопад... и посадки какие-то корявые...
Погода не баловала: ранняя осень принесла циклоны, с ветрами, зарядами дождя, низкой облачностью, туманами; уже пробрасывало снежок, и лужи по утрам затягивало тонким, как целлофан, льдом.
Нынче с утра подошел холодный фронт, в воздухе болтало, облачность прижимала самолет к позолоченной заморозками горной тайге, а когда машина влетала в заряд ливня со снегом, несколько минут приходилось пилотировать по приборам в серой мгле. Потом самолет снова выскакивал в светлый мир, и по глазам больно било осеннее солнце, на секунду пронзавшее лучом рвань облаков.
Он подумал, что в его жизни вот так же: мгла, мгла, потом ярко сверкнет, больно ударит по глазам... и снова мгла.
Иногда они разговаривали на эту тему - через силу: жена не любила разборок и старалась их избегать. Как все жены пилотов, она была суеверна и свято полагала, что какие-то ритуалы оберегают мужа от полетных невзгод. Одним из таких ритуалов в ее понимании было - "не грешить" перед вылетом. А так как вылеты на Ан-2 бывали практически ежедневно, ритуал стал привычным.
Он был лишен возможности удовлетворить утреннее желание, самое острое, когда отдохнувшее тело отзывается каждой клеточкой. А вечером, после полетов, иногда приползал домой чуть живой от усталости...
За штурвалом мысли вяло ворочались в голове. Снова и снова вставала перед глазами утренняя картина: прекрасное молодое тело, в утренней свежести... и - запрет, оскорбление размолвка... мгла.
Ей, видимо, не надо... Ей не хочется, что ли. И что - вот так всю жизнь?
И тихой змеей выползало из потаенного уголка подозрение: "А может... другой?" Он гнал эту подлую мысль. Он видел, что жена любит его, старается оберечь, верит в ритуалы... а душу-то, живую душу - гнетет.
Он стал последнее время потихоньку попивать.
Второй вылет был после обеда. Надо было развезти почту по нескольким поселкам; заодно с почтой летело и несколько пассажиров. После второй посадки, когда большая часть почты разошлась, пассажиры заняли все лавки по бортам - полный комплект: двенадцать человек, да еще ребенок на руках. Лету до следующей деревни полчаса, по пути надо пересечь реку, а за нею стоит гряда холмов и горушка, которая является господствующей высотой по трассе.
А тучи все ниже. Да и бог с ними, с низкими облаками. Горушка в стороне, курс держать поточнее, время считать; как перевалим гряду, можно смело снижаться, а заряды... дело привычное. Мелочи, рутина. Второй пилот молодой, пока с бумагами разбирается, нетрудно и самому штурвал покрутить по приборам. Эх, если бы не обида... жизнь прекрасная, работа прекрасная, здоровье есть... желание есть... за что она меня так?
И снова вставало перед глазами горячее, прекрасное, желанное, родное, свое - и почему-то недоступное женское тело.
Какие еще, к черту, ритуалы! Он тяжело вздохнул и крепче сжал штурвал.
Фронт накрыл землю рваным одеялом облаков. В разрывах виднелась свинцовая вода великой реки. Подходил берег. Впереди стоял заряд: снег с дождем серой кисеей прикрыли вершины холмов; сквозь лохмы нижней кромки просвечивали золотистые гривы, поросшие сплошь березой по южным пологим склонам. Противоположные, крутые яры их щерились пунктирами выветрившихся наклонных слоев гранитного сланца. Ветер сносил самолет боком, завихрения кренили машину и швыряли ее, то вверх, то вниз. Пассажиры судорожно сжимали в руках гигиенические пакеты и с тоской поглядывали в открытую дверь пилотской кабины, за овальным проемом которой уверенно сверкали золотые погоны на железных плечах пилотов.
