Владимир Левченко - Ягужинский Павел Иванович. Помощник императора Петра Первого

Ягужинский (Ягушинский) Павел Иванович [1683 – 6(17).4.1736, Петербург].

Вслед за неполнотой исторических ведений о Ягужинском идет их противоречивость. Лучший и самый дотошный российский историк В. О. Ключевский, живший на сто с лишним лет ближе к петровским временам, и тот сослагательно обставлял свое повествование о персоналиях того времени: «как рассказывали», «как гласит молва» и т. п.

«Петр набирал нужных ему людей всюду, не разбирая звания и происхождения, и они сошлись к нему с разных сторон и из всевозможных состояний: кто пришел юнгой на португальском корабле, как генерал-полицеймейстер новой столицы Девиер, кто пас свиней в Литве, как рассказывали про первого генерал-прокурора Сената Ягужинского, кто был сидельцем в лавочке, как вице-канцлер Шафиров, кто из русских дворовых людей, как архангельский вице-губернатор, изобретатель гербовой бумаги, Курбатов, кто, как Остерман, был сыном вестфальского пастора; и все эти люди вместе с князем Меншиковым, когда-то, как гласила молва, торговавшим пирогами по московским улицам, встречались в обществе Петра с остатками русской боярской знати».

Жена английского посланника леди Рондо, например, вспоминала о Ягужинском:

«Павел весьма красивый мужчина; лицо его, хотя не отличается правильностью, но исполнено величия, живости и выражения. В обхождении свободен, даже небрежен, и что в другом казалось бы недостатком воспитания, то в нем весьма естественно, так что никто не может быть им недоволен».

Владея такой свободой в обращении, что каждое действие его кажется как будто случайным, но имеет преимущество привлекать к себе взоры всех, и как бы ни велико было собрание, он кажется первой особой, одарен высоким умом, рассудительностью и живостью, которая так ясно выражается во всем, что составляет его характер. «Если первый сановник империи поступает несправедливо, то он порицает его с такою же свободой, как и низшего чиновника. Теперь его особенно боятся высшие чиновники, потому что его приговоры хотя справедливы, но весьма строги и всех приводят в страх».

Что же касается самого английского посланника Рондо, то он о нашем герое высказывал прямо противоположные суждения. По его мнению, Ягужинский был напрочь лишен любых необыкновенных дарований, выглядел почти мужланом, и лишь придворная жизнь придала ему некоторую учтивость в обращении.

«В нем, безусловно, есть доброе сердце, – обьективничает посланец туманного Альбиона, – если бы природная вспыльчивость, очень часто воспламеняема не умеренностью в напитках, не лишала его власти над рассудком, не побуждала ругать своих лучших друзей и разглашать самые важные тайны, а уж в расточительности он совершенно не знает разумных пределов».

Высказывания супругов-дипломатов взяты из донесений английскому МИДу, направленных каждым по отдельности. В Англии Ягужинским интересовались как очень преуспевающим международным деятелем, особой, приближенной к царю.

С 1713 по 1722 годы Петр I неоднократно доверял ему важные дипломатические миссии.

Павел Иванович вел весьма непростые переговоры с королями Дании и Пруссии. За указанное десятилетие, как личный доверенный царя, принимал участие во всех без исключения европейских конгрессах. В том числе и потому, что владел английским, немецким, испанским и французским языками, не говоря уже о польском и литовском. Так что, отрицая заведомо любые дарования Ягужинского, сэр Рондо, скорее всего по каким-то причинам личного характера, был предвзят. Половина его оказалась (возможно, тоже по личным мотивам) более объективной. Ну, конечно же, Ягужинский был весьма даровитым человеком, иначе он просто бы не пробился из низов на столь головокружительные государственные высоты при русском престоле. Неоспоримый факт: после того, как Петр I стал императором (1721), иностранные послы донесли в свои страны, что генерал-прокурор Ягужинский – второе лицо в государстве и по силе влияния и по собственному значению.

Известно высказывание Петра о собственном народе: "С другими европейскими народами можно достичь цели человеколюбивыми способами, а с русским не так: если бы я не употреблял строгости, то бы уже давно не владел русским государством и никогда не сделал бы его таковым, каково оно теперь. Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей".

Поэтому вы не встретите в окружении императора ни одного человека из низших слоев тогдашнего русского общества, который бы не обладал государственным, административным, военным или иным талантом.

Доподлинно известно, что именно сам государь завез на Русь из Европы такую жестокую казнь, как колесование, лично рубил головы приговоренным к смерти, испытывал тягу к наблюдению мук и страданий, извращений в человеческой физиологии и психике.

Именно Петр положил начало знаменитой кунсткамере. Говорил своему лейб-медику Арескину: «Я велел губернаторам собирать монстры и присылать к тебе; прикажи заготовить шкафы. Если бы я захотел присылать к тебе монстры человеческие не по виду телес, а по уродливым нравам, у тебя места для них не хватило». Еще в Москве молодой царь начал «коллекционировать» себе карликов. Числом боле десятка привез их затем в строящуюся новую столицу. Иногда заставлял меленьких человечков заниматься групповым сексом у себя на глазах. Любимца – сорокадвухлетнего карлика – хоронил с такой пышность, какой не всякий генерал удостаивался. Именно эти исторические фактам, которые не часто извлекаются из архивов, показывают на каком фоне осуществлял свои, как бы мы сейчас сказали, надзорные функции первый российский прокурор, каковы были тогдашние понятия о законности. Так, забаву Ромодановского с дрессированным медведем, который подносил кандидату чарку перцовой водки, Петр приспособил к «пользе дел государственных» – проверке кандидатов на государственные должности. Те, кто в объятиях медведя «накладывал в штаны», могли на царскую милость больше не рассчитывать. Ягужинскому уже в звании генерал-адъютанта тоже пришлось пройти это нелепое и унизительное испытание. К слову, этот случай послужил Пушкину, который петровские времена изучал особенно пристрастно, основой для описания сходной ситуации в «Дубровском». Павел Иванович, взяв из лап медведя чарку, залпом осушил ее, однако зверь не отпускал его. Тогда Ягужинский со всей дури врезал ногой медведю в пах и спокойно сел за стол. Слуги еле утащили разъяренное животное.