Ни одна европейская столица не горела столь часто и сокрушительно, как Москва. Тут нечему удивляться: европейские столицы строились из камня, Москва — из дерева. И, сгорев дотла, снова отстраивалась из окружающего ее могучего леса. Москва очень медленно «одевалась камнем», и не только потому, что дерево было куда дешевле, — даже великокняжеские, а позднее царские указы не могли заставить москвичей перебраться в каменные, душные мешки. Москвичи любили свои деревянные, славно пахнущие, свежие, «дышащие», зимой теплые, а летом прохладные дома и считали их — вполне справедливо — более здоровыми для жизни, нежели палаты каменные.
Строили в старой Москве без плана и расчета, как Бог на душу положит, и если загорелся один дом, или церковь, или сараюшко, то выгорало полгорода: пожар перекидывался с крыши на крышу, с городьбы на городьбу, пожирая все на своем пути. И не было иной борьбы с жадным пламенем, кроме молитвы. Но не достигала небес людская мольба, и, оплакав пропавшее добро, москвичи бодро и споро принимались отстраиваться вновь. Терпения и упорства им было не занимать.
История Москвы — это история ее пожаров. Огонь не только уничтожал город, но и создавал — мучительно и медленно — его новый облик, он по праву может считаться одним из зодчих Москвы, ибо после каждого великого пожара город отстраивался в большем порядке и подчинении плану, нежели прежде, и неуклонно росло количество каменных зданий. Вначале камень был по достатку лишь боярской знати, церковным архиереям да иноземцам, коими кишела Москва, затем и купцы возжаждали каменных хором, за ними потянулись служилое дворянство, приказные… И все же даже в конце блестящего XVIII века Москва оставалась по преимуществу деревянной. «Двумя унылыми рядами ютились деревянные домишки, и внезапно среди них широко раскидывался дворец самой изысканной архитектуры», — сообщает московская летопись.
С пожарами в старой Руси и не пытались бороться. Божья кара — нешто осилить ее слабому человеку? Единственная забота — самим уцелеть, забрать из домов что поценнее да скотину вывесть со двора. Пожарная охрана появилась лишь в 1803 году, сперва в Петербурге, потом в Москве. Но конечно, она бездействовала, когда с вступлением наполеоновских войск запылала со всех концов Первопрестольная.
Этот пожар навсегда опалил народную память. О нем сложено не счесть сказаний, стихов и песен. Молва обвиняла в поджоге неприятелей, Наполеон — военного губернатора графа Ростопчина. Отчего же все-таки загорелся пожар московский, ускоривший уход Наполеона? Наверное, прав Л. Н. Толстой:
«Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей — не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а во всяком случае хлопотливо и опасно), то поджог нельзя принять за причину, так как без них было бы то же самое… Москва сожжена жителями, это правда: но не теми жителями, которые оставались в ней, а теми, которые выехали из нее. Москва, занятая неприятелем, не осталась цела, как Берлин, Вена и другие города, только вследствие того, что жители ее не поднесли хлеб-соль французам, а выехали из нее».
Такого великого пожара Москва, по счастью, больше не знала, но гореть продолжала крепко. Москва долго оставалась городом по преимуществу деревянным, а дерево — любимая пища огня. И вот что любопытно, в Москве и по сию пору сохранилось множество деревянных строений: жилых домов, палаток, рыночных рядов, сараев, заборов, причем не на окраинах, что естественно для развивающегося города, нет, окраины, за редким исключением, плотно застроены кварталами высоких, стандартных, неотличимых один от другого домов, а в центре, в двух шагах от улицы Горького и Садового кольца, в арбатских переулках, не говоря уже о районе Таганки, Ростокине или Сокольниках.
В 1975 году одна лишь пожарная команда учебного отряда полковника Постевого выезжала на пожары 1820 раз. Но остатки деревянной Москвы не могут нести ответственности за эту внушительную цифру. Недавно в США вышла книга Денниса Смита, одного из «храбрейших города», как называют газеты нью-йоркских пожарных. Он из пожарной команды, находящейся в Южном Бронксе, самом оживленном по части уголовщины, убийств и наркотиков уголке Нью-Йорка. Трудно быть более каменным, нежели этот крупнейший из всех мировых городов, а команда, где служит Деннис Смит, произвела за год 8400 выездов, то есть почти в пять раз больше, чем команда полковника Постевого. Значит, дело не в материале, из которого построен город, ныне другие причины способствуют возникновению и распространению пожаров. Электричество занимает среди них не последнее место, а также газ, бензин и простые спички, всевозможные легковоспламеняющиеся вещества, пластики, красители и прочие новшества века технической революции.
Странно, пожаров случается немало, а до чего же редко доводится видеть проносящиеся по улицам Москвы пожарные машины. То ли дело в былые времена! С каким вкусом и смаком описывает выезд лихих московских пожарных знаменитый бытописатель Белокаменной В. А. Гиляровский, бессмертный дядя Гиляй: «Вдруг облачко дыма… сверкнул огонек… И зверски рвет часовой пожарную веревку, и звонит сигнальный колокол на столбе посреди двора… Выбегают пожарные, на ходу одеваясь в не успевшее просохнуть платье, выезжает на великолепном коне вестовой в медной каске и с медной трубой. Выскакивает брандмейстер… И громыхают по булыжным мостовым на железных шинах пожарные обозы так, что стекла дрожат, шкафы с посудой ходуном ходят, и обыватели бросаются к окнам или на улицу поглядеть на каланчу…»
Любопытное совпадение: Сергей Игнатьевич Постевой живет на улице Гиляровского, певца московских пожарных.
Конечно, в промелькивающих по улицам красных машинах (пожарные части расположены так, чтобы путь до пожара не превышал пяти — семи минут) нет той картинности, что была в пожарном обозе с вороными, рыжими, соловыми, серыми в яблоках и лимонно-золотистыми лошадьми — у каждой части своя «рубашка», — с бравыми пожарными в медных сверкающих касках и яростно звонящим колоколом. «И хорошо, что нет, — философски заметил Сергей Игнатьевич Постевой в ответ на мои сожаления об ушедшей красоте пожарного выезда, — всему свое время…»
Сергей Игнатьевич, трезвый реалист, профессионал до мозга костей, всю сознательную жизнь занимается тушением пожаров с перерывом на Отечественную войну. Впрочем, начал войну Сергей Игнатьевич по своей прямой специальности — спасал столицу от пожаров в пору летнего наступления немцев и битвы за Москву.
