И тут я впервые задумался о людях, которые и в мирное время живут по законам войны: ежедневно рискуют жизнью, получают травмы, ожоги и ранения, а бывает, становятся инвалидами, едва начав жить, или навечно обретают незримое существование в своей части. О пожарных прежде складывали песни, ребята моего поколения зачитывались прелестной книжкой С. Маршака, и пусть теперь сияющую медь касок заменила скромная пластмасса и не сверкают на брезентовой одежде золотые пуговицы, пусть внешне тусклее стал облик борца с огнем: поверх серой куртки дерматиновая пелерина, помогающая стекать воде, резиновые сапоги, противогаз, пусть красные машины сменили прежних соловых, вороных, гнедых, рыжих, серых в яблоках коней и нет ни звонкой трубы, ни колокола, пусть деловитее, техничнее стал жаркий труд, пожарные по-прежнему достойны песен и многих благодарных слов и в стихах, и в прозе. Они, как и встарь, выносят из огня детей и стариков, спасают скромный нажиток горожан и большие государственные ценности, и, как бы ни стремились их мудрые начальники свести к минимуму случайность и риск, исключить всякие ЧП, приблизить битву с огнем к обычному мирному труду, остается опасность, а значит, мужество, дерзость, отвага и самоотверженность, и никуда не денешься от порядком затасканного и потускневшего, но единственно годного слова для обозначения того, что подымается над бытом, над серостью будней, — романтика.
И хочет того или нет спокойный, сдержанный, чуждый всего показного, мишурного полковник Постевой, но он тоже романтик.
Есть профессии, корни которых естественно отыскивать в начале человеческой жизни, недаром же нас так интересуют юные годы художников, писателей, музыкантов, актеров. Многие из них происходят из страны своего детства. Но вот пожарный… Трудно представить себе, что желание стать пожарным закралось в молодую, открытую всем впечатлениям жизни и способную к любой судьбе душу. Дети, правда, охотно играют в пожарных, но не менее охотно они играют в разбойников, да разве кто становится атаманом Кудеяром? А путь Сергея Постевого определился еще в раннем детстве, хотя до поры он и сам не догадывался об этом.
Постевой родился в 1921 году, в крестьянской семье среднего достатка, в тихой деревне Глыбочки Трубчевского района на Брянщине. Родители в числе первых записались в колхоз, отца назначили бригадиром полеводов, мать тоже работала в поле, а в крытом дворе Постевых разместили колхозных коней. Обычное деревенское детство, скромное и безмятежное, как голубые брянские небеса. Мальчишеские дружбы и драки, походы по грибы, ягоды и орехи, ловля пескарей в безымянной речушке, делившей деревню на две стороны и пересыхавшей жарким летом в серебряную ниточку, школа-четырехлетка, учеба в которой затянулась на пять лет по причине жестокой малярии… Тихое струение этой немудреной жизни нарушилось дважды — то были два больших пожара, потрясшие детскую душу и запомнившиеся на всю жизнь. Вообще-то пожары в Трубчевском районе случались частенько, особенно в августе, когда что ни день рушились грозы и зигзицы-молнии сотнями впивались в источающую жар землю. Нередко гроза сама же и тушила ливневым дождем зажженный ею костер. Но нечего все валить на небеса. Горели крестьяне и по собственной оплошности: то уголек выпадет из подпечка на сухие, жадные к огню березовые чурки, то рассеянный курильщик кинет непотушенный окурок в стружку или сено, то за керосиновой лампой не уследят. Горели и по баловству детей, и по злобе соседей, всяко бывало. И каждый, даже самый ничтожный, пожаришко становился предметом долгих пересудов взрослых. Но все это не занимало и не страшило беспечную детскую душу, пока не загорелись родные Глыбочки.
В тот первый большой пожар, занявшийся июльским полднем, когда все взрослое население было на сеноуборке, выгорела дотла заречная, считая от Постевых, сторона деревни, дворов до тридцати. Началось, как водится, с пустяков: ребятишки надумали картошек себе испечь. Сложили костерок во дворе, а тут — ветер. Загорелось раскиданное по двору молодое сено, занялись стены избы и сарая, соломенная кровля. Огонь потек по плетням и заборам, по ветвям деревьев и кустам бузины, по сухой смуглой траве от двора к двору. Ветер способствовал его распространению. Прибежали с поля люди, схватились за ведра, да много ли натаскаешь из пересохшей речушки и что это даст, когда уже огненным собором стало пламя над всей заречной стороной. И опустили люди узловатые, натруженные руки, смирившись перед судьбой. Хорошо хоть скотина на выгоне была.
Насквозь прожгла Сергея искра от того пожара. Никогда не мог он забыть едкий запах гари, угрюмую ругань и проклятия мужиков, невыносимо тоскливый вой баб, несмолкаемый скулеж жестоко, от души, выдранных «поджигателей». Никто в ту ночь не ложился: ни зареченские погорельцы, ни жители уцелевшей стороны. Мужики одурманивались крепчайшим самосадом, прикуривая, как от уголька, от своих догорающих изб. Вековая, древняя печаль была на их притемнившихся терпеливых лицах.
От того первого пожара остались в душе тоска, безнадежность, страх. Могучие, уверенные, все знающие и умеющие взрослые люди оказались жалки и беспомощны перед огнем — верь после этого в собственную защищенность в грозном и враждебном мире!
Совсем по-иному отозвался в маленьком Сергее другой большой пожар. Видимо, справедливости ради, Перун решил спалить ту сторону Глыбочек, где находилась изба Постевых. Поначалу все происходило как в первый раз: мощная работа большого огня, раздуваемого ветром, как в кузнечном горне, бессильные потуги залить его водой из речки, угрюмое смирение перед Божьей карой. Но вдруг все переменилось: картофельная делянка не пустила огонь к двору Постевых. А за Постевыми находилось еще несколько хозяйств. Пожар не хотел смиряться, жадно пожрал траву обочь картофельной делянки, но дальше начинались рыхлые, влажные гряды, их было не перешагнуть, и, разъярившись, он палил в дом Постевых искрами, закидывал угольки на соломенную крышу, тянулся к плетню длинными языками пламени. Но люди уже поверили, что огонь можно окоротить, и не сидели сложа руки. На крышу полезли мужики с намоченными в ручье простынями, тряпками, одеялами, полотенцами, половиками. Они укрыли соломенную кровлю и стали дежурить там, предварив на десятилетие действия домовой самообороны наших городов, осыпаемых вражескими «зажигалками». Остальные жители растянулись цепочкой от двора Постевых до речки и передавали на крышу ведра с водой, чтобы не пересыхало защитное покрытие. Всем нашлось дело. Кто обливал водой стены избы и сарая, кто рушил плетень, кто обкашивал траву вокруг двора, чтобы по ней не подобрался огонь. Ребятишки помогали взрослым. Дым ел и слезил глаза, першило в горле, было нестерпимо жарко, душно и счастливо. Огню так и не удалось добраться до жилья Постевых. Выходит, пожар можно осилить и для этого не нужно звать попов с иконами, как делали в других деревнях. В тот раз зареченские сдались, опустили руки, и сгорела вся сторона, а Постевые не сробели, им помогли соседи, и огонь отступил. До чего же красивыми и сильными казались Сереже отец и дядья, когда орудовали на крыше дома. Он и восхищался, и завидовал. Такие впечатления во многом определяют судьбу человека.
