Ознакомительная версия.
Париж! В то время для меня это слово звучало как музыка, как волшебное заклинание! Я мечтал о том, чтобы когда-нибудь побывать в Париже, городе, пропитанном историей и культурой, а тут мне предлагают там работать. И где? В компании Эдисона, который был тогда моим кумиром. Французы были для нас, сербов, олицетворением свободы. Французы, в отличие от австрийцев, не угнетали другие народы[44].
Дело решилось еще в Будапеште. Пушкаш телеграфировал в Париж и на следующий день получил положительный ответ. На прощание он на правах друга семейства покровительственно похлопал меня по плечу, для чего ему пришлось встать на цыпочки, и сказал: «Вы будете всю жизнь вспоминать меня с благодарностью». Я часто вспоминаю Пушкаша, но с иными чувствами. Лучше бы он не принимал участия в моей судьбе, а ограничился тем, что просто бы написал мне рекомендацию. Но тогда я был сам не свой от счастья.
Города, как и люди, имеют характер. Я уверен в этом, и не надо считать меня сумасшедшим. Характер города складывается из характеров населяющих его людей. Нью-Йорк сух и деловит. Париж немного безрассуден. Будапешт – незлопамятен. Несмотря на мою нелюбовь к Будапешту и стремление как можно скорее уехать, этот город на прощание сделал мне своеобразный подарок, о котором я уже писал. Во время прогулки с Анталом в моем мозгу вдруг возникла схема двигателя переменного тока. Невозможно описать чувства, которые я тогда испытал. Это был настоящий подарок, озарение, ниспосланное свыше, а не результат работы моего ума. Очень хочется еще хотя бы раз испытать нечто подобное, перед тем как покинуть этот мир. Было бы замечательно увидеть подробную схему той установки, над которой я сейчас работаю. Но я знаю, что не увижу ее. Озарения всегда касались того, о чем я иногда думал, но над чем непосредственно не работал. Они, как подарки, всегда неожиданны.
Антал не поверил в то, что меня вдруг озарило. Он подумал, что я нарочно устроил «спектакль», для того чтобы разыграть его. Розыгрыши и шутки никогда не были моей стихией, а уж до такого блестящего розыгрыша я бы никогда не додумался. Да и притворяться я тоже не умею. Мать с отцом научили меня прямодушию и честности. По сути, детство свое я провел в одном мире, честном мире, в котором слово стоило дороже золота, а взрослую жизнь в другом – бесчестном, в котором на каждом шагу нарушаются договоры и обещания, в котором кругом обманывают.
Рассказ про Будапешт я уже закончил, про Париж буду писать в другой раз, так что сейчас можно позволить себе небольшое отступление, касающееся нарушения обещаний и обмана.
В 1888 году я заключил соглашение с Вестингаузом[45]. Он купил все мои патенты, касающиеся применения переменного тока, и предложил мне работать у него в Питсбурге. Вестингауз был не просто бизнесменом, но и инженером, а также изобретателем, что меня сразу же к нему расположило. Был у меня и личный мотив – компания «Вестингауз Электрик» была основным конкурентом «Эдисон электрик компани», и я хотел таким образом поквитаться с Эдисоном. Я согласился, но поставил условие – вдобавок к отчислениям, обещанных мне за патенты, я хотел получать по 2,5 доллара за каждую лошадиную силу генераторов и двигателей двухфазного переменного тока, произведенных компанией. Деньги были нужны мне для экспериментов, главным образом для создания моей «Мировой системы»[46], о которой я тогда только начинал задумываться. Вестингауз согласился, но, после того как его компания объединилась с другими, явился ко мне и сказал, что акционеры требуют разорвать наш контракт, так как компания не может платить мне такие огромные деньги. Позиции мои были крепкими, так как любой суд был бы на моей стороне, поэтому хитрый Вестингауз стал взывать к моей человечности, утверждая, что, если я не соглашусь разорвать это соглашение, его компания будет разорена. Мне не хотелось лишаться такого делового партнера, как Вестингауз, и еще больше не хотелось становиться причиной банкротства компании, в результате которого потеряли бы работу тысячи людей, а сам Вестингауз стал бы нищим. Он так и говорил: «Я стану нищим. Потеряю все, что имею, и никогда уже не смогу начать нового дела». Вестингауз знал, как надо вести себя со мной и добился своего. Я отказался от причитавшихся мне выплат. Но позже я узнал, что Вестингауз обманул меня, ничего не понимавшего в финансовых делах. О разорении не было и речи. Дела у компании шли не самым лучшим образом, но банкротство ей не грозило. Вестингауз нагло и цинично обманул меня, взывая к доброте и состраданию. Ему и прочим акционерам просто не хотелось расставаться со значительной суммой. Вестингауз – крайне непорядочный человек, который усиленно притворяется порядочным. Во время войны[47] он сильно подвел русских. Получил от русского правительства большой заказ на производство винтовок для армии, но поставил только десятую часть, причем его винтовки были плохого качества. Мой земляк Йордан Жаркович, служивший переводчиком в русском заготовительном комитете[48], рассказывал мне, как много сил потратили русские на то, чтобы добиться от Вестингауза выполнения контракта, но так и не добились.
Моя мать радовалась моему приезду в Париж больше, чем я. Если сына из Будапешта позвали в Париж, значит, он того стоит. Мать беспокоилась обо мне – и беспокоилась не без оснований: в ее памяти были свежи мои безумства, за которые мне до сих пор стыдно. Она почему-то решила, что ее брат Пая «сбил меня с пути», пригласив в Будапешт. Ей казалось, что ради работы в Американской телефонной компании я бросил учебу. Я несколько раз писал ей, что все не так, что я ничего не бросал, просто предложение Паи оказалось весьма своевременным, но она мне не верила. Но приглашение в Париж подтвердило, что я встал на путь истинный и не сворачиваю с него. Тем не менее в каждом письме мать предостерегала меня от парижских соблазнов. Какие соблазны? Единственным моим соблазном было плавать по утрам в Сене. Это меня освежало. Жил я в отвратительных условиях – снимал грязную комнатку у жадной и вредной старухи в квартале Сен-Марсель. На что-то лучшее у меня не хватало денег. Жилье в Париже стоило баснословно дорого, к том же я помогал матери и попутно частями выплачивал ей те деньги, которыми она оплачивала мои проигрыши и мою учебу в Праге. Работать с электричеством опасно. В Будапеште я был свидетелем двух трагедий. Мне хотелось, чтобы у матери были кое-какие накопления на тот случай, если со мной что-то случится. Так мне было спокойнее. К тому же элементарная порядочность требовала возврата денег, которые мать потратила из-за моей глупости. Если бы я не играл, то не был бы исключен из Высшей технической школы и доучился бы там, получая стипендию.
К счастью, мне часто приходилось разъезжать по разным городам, так как я был инженером по монтажу и ремонту электрических установок, поэтому в своей убогой комнате я ночевал не более семи-восьми дней в месяц. Во время приема на работу директор парижского отделения Леопольд Ро[49] сказал мне, что в компанию Эдисона обычно не принимают инженеров с таким маленьким опытом, как у меня, и что он сделал для меня исключение только благодаря рекомендации Пушкаша. Я был благодарен ему за доверие и изо всех сил старался оправдать его. За полгода мне удалось доказать Ро, что он не ошибся, приняв меня на работу. К Рождеству мне были выплачены премиальные – небывалый случай для сотрудника, проработавшего в компании меньше года. Освоившись в компании, я замолвил словечко за Антала, который тоже хотел здесь работать. Реверди взял его на работу. Мне было очень приятно сознавать, что со мной считаются. Доверие и уважение окрыляли меня. Я старался не только делать свое дело, но и постоянно что-то улучшал, придумывал, совершенно не думая при этом о патентах. А вот Реверди помнил об этом и методично патентовал все мои изобретения, но только не на мое имя.
Мой звездный час в Континентальной компании Эдисона настал в октябре 1883 года после одного печального происшествия. Во время открытия вокзала в Страсбурге на вокзальной подстанции произошло короткое замыкание. Возник пожар, обрушилась стена и за всем этим наблюдал сам кайзер Вильгельм I[50]. Скандал был невероятный, причем с дипломатическим привкусом. По поручению кайзера германский посол в Соединенных Штатах потребовал от Эдисона скорейшего исправления положения, то есть – строительства и новой электростанции. Срок установил кайзер, который сказал, что к 1 марта станция должна быть готова. То есть в нашем распоряжении было менее шести месяцев – невероятно короткий срок. Эдисон прислал Реверди грозную и очень длинную телеграмму, смысл которой сводился к тому, что в случае невыполнения требования кайзера все руководство парижского отделения будет уволено. Можно представить состояние Реверди и его помощников. После такого скандального увольнения их больше никуда бы не взяли. Вместе с «Peitsche»[51] в телеграмме Эдисона был и «Zuckerbrot»[52] – в случае строительства станции в срок парижское отделение получало 25 000 долларов премиальных. Реверди бегал по кабинетам и кричал, что отдаст всю премию тому, кто возьмется за строительство станции, но никто не брался сделать это раньше июля. Мне стало жаль его. Премия тоже привлекала – такая огромная куча денег! Я мог бы исполнить свою давнишнюю мечту – купить для матери новый дом. Дождавшись, пока Реверди вернется в свой кабинет (разговаривать на людях мне не хотелось), я пришел к нему и сказал, что берусь построить станцию в установленный кайзером срок. Реверди осыпал меня комплиментами (французы на это мастера), подтвердил свои слова относительно 25 000 долларов и отправил меня к инженеру Морису Бертлену, который строил первую станцию, для того чтобы тот ввел меня в курс дела. Все в компании были уверены, что после случившегося Бертлена уволят, но этого не случилось. Впоследствии мне стало известно почему, но эта причина настолько мерзкая, что я не хочу упоминать о ней. В помощники себе (руководителю строительства полагался помощник) я выбрал Антала. Мы договорились, что поделим премию пополам. Антал отчаянно нуждался в деньгах, поскольку любовницы, которых у него всегда было несколько, обходились ему очень дорого. В Париже все дорого – и жилье, и женщины, и провизия.
Ознакомительная версия.
