Хуже всего обстояли дела у служащих и иждивенцев: они продавали вещи на барахолке и покупали продукты на черном рынке.
Продовольственное положение в нашей семье, где работал только один отец-служащий, а двое неработающих находились на его иждивении, было незавидное. Я попытался устроиться на какой-нибудь военный завод, но иранское происхождение было преградой при оформлении в отделе кадров.
В семье довольно часто велись разговоры о еде и былом изобилии в Иране. Но никто не роптал, не высказывал неудовольствия — все понимали трудности военного времени.
К тому же наша пресса предлагала репортажи о тяжелом продовольственном положении населения и в Германии. «Бакинский рабочий» часто писал о бедственном положении берлинцев, переживающих продовольственный кризис. Газета упоминала о том, что население города выловило всех кошек и собак и стало отлавливать крыс. Об этом писали в начале 1942 года. Народ принимал эти публикации за правду.
Люди верили в преимущества нашей системы. И несмотря на большие потери при отступлении войск и эвакуации населения, граждане Советского Союза не теряли веру в конечную победу, в лучшие времена.
Государство приучило своих граждан к программным докладам с анализом пройденного пути и прогнозом на будущее. В них было много «бесспорных цифр» и экономических истин, но дальше отчетных «успехов» мы к процветанию никак не приближались. Особенно удручало положение с сельским хозяйством.
В такой ситуации оставалось лишь потуже затягивать пояса и ждать следующего доклада и новых обещаний о близкой и обязательной победе. Учитывая наши экономические возможности, мы все равно верили, что будем хорошо жить — мы просто не могли думать иначе. А страна такого колоссального потенциала влачила тем не менее экономически крайне напряженное существование.
В Баку я постоянно ощущал себя голодным или полуголодным. Но ничто не изменилось и после отъезда из Баку.
У меня сохранился пожелтевший листок Гудермесского письма, в котором я пишу о базарных лепешках и остатках денег, что мне дали на дорогу родители. Я помню разговоры о том, что продовольственные проблемы наши закончатся сразу же, как только мы доберемся до передовой.
Информация обнадеживала, хотелось верить этому, так как были голодными.
Чем же встретил нас фронт?
Фронтовое довольствие радости не принесло. В оправдание приводились различные доводы — весенняя распутица с непролазной грязью и бездорожьем; отсутствие походных армейских кухонь; сложности доставки продовольствия из дальних армейских тылов — все вместе взятое сохраняло остроту с питанием и на фронте.
Дивизия наша зиму стояла на реке Северский Донец, в селе Старый Салтов. Население покинуло село, забрав то, что более всего нужно в дороге и оставив в погребах лишь харч на каждый день — картофель, бурак, соленую капусту, лук и огурцы.
Когда в вещевых мешках у солдат не оставалось съестного и сухарей, а кухни не имели возможности получить продукты и приготовить горячую пищу — они совершали «набеги» на погреба в поисках чего-либо съестного.
Если поиски заканчивались неудачей, тогда, гонимые голодом, шли они на картофельное поле, где уже после прошедшей зимы не оставалось клубней, а была лишь картофельная гниль, и собирали ее, подвергаясь опасности, так как поле простреливалось. Массу сгнившего картофеля промывали от песка в касках, лепили лепешки наполовину с песком и пекли на листах жести под тлеющими углями.
Печать и фильмы рисовали солдатскую действительность другими красками. Мне трудно судить о том, как было с продовольствием на всех фронтах от Балтики до Черного, но полуголодная «житуха» в частях Юго-Западного фронта весной 1942 года мною не выдумана.
Фильм «Живые и мертвые» по Симонову, появившийся на советском экране много позже окончания войны, был первым фильмом, сказавшим о войне Правду. Растерянность, паника, невообразимый хаос, массовое отступление — так выглядела наша армия в первые месяцы 1941 года, к которым следовало бы добавить еще и пустой солдатский мешок и котелок с приварком.
На фоне этих трудностей, забегая несколько вперед, хочу высказать впечатление о продовольственном положении в немецкой армии. Только не расценивайте это (как было принято в годы восхваления всего Советского) как преклонение перед врагом и его превосходством.
Нашему хаосу немцы противопоставили железный порядок и отлаженную работу всего механизма военной машины. Порядок этот в первую очередь распространялся на солдат. Руководство хорошо понимало (и делало все для этого), что только сытая армия сможет обеспечить военный успех. Кадры немецкой хроники и виденные мною живые немецкие солдаты — лучшее тому доказательство. Казалось, что армия не воюет, а просто двигается к намеченным пунктам.
Таких же солдат я видел на дорогах из Харькова к фронту. Тысячные моторизованные колонны поражали глаз организованностью и очевидной сытостью.
Кроме горячей пищи из полевой кухни, немецкий солдат получал ежедневно сухой паек — масло, сыр, колбасу, яйца, рыбные консервы, мармелад — то есть все то, что у нас входило в рацион только тех, кто жил в гражданских условиях. Ни о каких сухарях не могло быть и речи, так как задолго до начала войны для армии был изготовлен специальный хлеб длительного хранения, он назывался Dauernbrot и мог пролежать без особых условий хранения несколько лет.
Сказать, что лучше — армейский рацион немцев или наши «щи и каша», — не берусь, но думаю, что и то и другое приемлемо для солдата, но при одном условии — солдат должен быть сытым.
3.
Я хочу вновь вернуться к недописанным страницам жизни в Гудермесе.
За месяц пребывания в запасном полку из нас должны были подготовить полноценный фронтовой резерв, что было непросто в обстановке полной неразберихи и неорганизованности, царившей здесь с первого и до последнего дня.
Запасной полк находился всего в нескольких километрах от центра городка. Жили мы в холодных, не отапливаемых казармах, отчего круглые сутки не снимали с себя верхнего обмундирования. В казармах спали на примитивных, сплетенных из веток, нарах. Они часто ломались, и приходилось нарядом ходить в ближний лес за заготовкой веток, чтобы заделывать дыры.
Ночью в казармах наступала темнота, из-за отсутствия электрического света — не было специалистов, умеющих отремонтировать единственный движок. Пользовались керосиновыми коптилками. При мерцающем свете коптилки прямо на нарах разделывали селедку. Ужин ожидали с нетерпением, и селедка с черным ржаным хлебом уничтожалась в мгновение ока.
