Однако многим из тех, кто писал заявление пришлось столкнуться с нею не по абстрактным представлениям, а увидеть и испытать очень скоро.
Фронтовые лишения, кровь, страдания и смерть изменили наивные представления бывших школьников.
Первые полгода я ожидал призыва в армию, но не дождался. Думал: «Почему не отправляют на фронт?» Ответ напрашивался сам собой: иранское «происхождение» задерживает меня в Баку. Я припоминал, что еще до оформления на работу или учебу, различные комиссии отсеивали тех, кто имел родственников за границей (а у меня они были, в Иране). Думаю, что по этим причинам я не увидел войну в ее самые тяжелые месяцы.
Первые военные месяцы обернулись для наших войск страшными и совершенно неожиданными потерями. С тяжелыми боями армии отступали на Восток. На местах сражений оставались трупы убитых, тяжело раненные. Попавшие в окружение старались выбраться к своим, но миллионы постигла трагичная доля — плен и невероятно тяжелые условия в лагерях.
Когда же оставленные территории стали фактом невосполнимой утраты, а человеческие потери обострили до крайности положение с людскими резервами, — тогда-то, видимо, и докатилась мобилизационная волна и до меня.
17 февраля 1942 года в пасмурное утро, с повесткой Джапаридзевского райвоенкомата я вместе с мамой, сестрой, Асей и Мадиной пришли в санпропускник для обработки личных вещей.
Вчера в парикмахерской, я снял под машинку волосы, — последнее, что связывало меня с «гражданкой». На мне были старые брюки и телогрейка, да еще ушанка на «рыбьем меху».
Через несколько часов предстояла отправка мобилизованных на сборный пункт в Баладжары.
Расставание щемило сердце.
После санобработки, пешком через весь город, добрались до Сабунчинского вокзала, потом через пути, к станционному перрону, где стоял, готовый к отправке, поезд.
Безрадостным было это прощание. На фронт уходили молодые и здоровые резервисты, чтобы остановить врага, оказать ему сопротивление. Это было непросто, — ведь немец добился больших успехов за полгода войны. В горле — тяжелый ком, с трудом сдерживаю слезы. Перед глазами в серой февральской мгле колышется шумящая толпа многолюдного перрона.
На меня устремлены глаза провожающих.
Рядом стоит Ася, и я чувствую ее трепетное волнение.
Теперь все же нужно забыть все и настроиться на другую жизнь. Хотя сделать это так непросто!
Наконец, послышалась команда: «По вагонам!»
Поезд медленно отходит от платформы, а затем все скорее оставляет перрон. Опоздавшие бегут и вскакивают на ходу. Вот уже железнодорожное депо. Через несколько мгновений и оно скрылось за поворотом.
Я продолжаю махать, пока не исчезли из глаз знакомые очертания провожающих.
Наступило утро отъезда и из Баладжар.
Погрузили нас в вагоны «краснухи», посчитали не один раз, и громадный состав тронулся в сторону станции Насосная-Дивичи.
В вагоне у полуоткрытой двери теплушки, чувствуется жар железной печки. Мимо бегут станционные постройки, семафоры, нефтеналивные цистерны, товарные платформы, люди.
Вокруг пахнет сеном — оно лежит в тюках и разбросано на полу. Мысли о происходящем отъезде перемешались с мыслями о будущем, с тем что готовит нам смутное время.
Какая судьба ждет наш «товарняк»? Ведь война — это объявленное убийство, уничтожение техники и людей. Такова ее суровая правда.
22 февраля наш поезд прибыл на станцию Гудермес в Чечено-Ингушской автономии, — там в годы войны находился запасной полк для подготовки резервистов. Но еще до Гудермеса, за несколько дней ожидания отправки на сборном пункте, я успел познакомиться с новыми товарищами.
Вот Сережа Гурьянов — сосед. Он жил чуть выше нашего дома, за углом, на улице Мирза Фатали. Мы встречались в городе, но не были знакомы. Война познакомила нас.
Он был со мной в Гудермесе, в запасном полку; вместе с маршевой ротой добирались на передовую. Уже на фронте нас определили в минометный батальон 13-й гвардейской дивизии. Вместе участвовали в первом бою. И в этот первый день он был ранен осколками разорвавшейся мины, получил тяжелое ранение в голову, и после этого я его больше не видел. Сергей попал в тыловой госпиталь и покончил счеты с войной. Ранение позволило ему еще в 1942 году уехать в Баку.
Невысокого роста и щуплого вида, с типичным еврейским профилем, Изя Регельман занимался музыкой. Он закончил школу по классу скрипки, играл в эстрадном оркестре городского кинотеатра «Ветан».
Задумчивый и немногословный, Изя нравился скромностью и добротой. Он был некрасив — большой, с горбинкой нос, пухлые губы, жесткая вьющаяся шевелюра. Но лицо выражало доверие к людям.
Ему было особенно трудно здесь. Через несколько десятков лет, возвратившись в Баку, я узнал, что Изя, пройдя через войну, скончался от какого-то недуга. Так несправедливо поступила судьба.
Вместе с Изей был и его близкий друг, а может и родственник, — Юзик. Фамилию запамятовал, хотя мне кажется, что были они однофамильцы. Он был крепко сложен и отличался завидным здоровьем, только что закончил школу и еще не успел поработать. О его судьбе я ничего не слышал, все сведения оборвались на Гудермесе.
2.
Но до февраля 1942 года я прожил в Баку.
Как жил этот город в первые месяцы войны?
Как и во всей стране, была введена карточная система на продовольствие, установлены нормы хлеба для рабочих, служащих и иждивенцев. Рабочие первой и второй категории получали по 800 и 600 грамм, 400 грамм выдавали служащим и 300 — иждивенцам. К тому, что выдавали по карточкам, можно было прикупить в магазинах и не нормированные продукты: кишмиш, сушеную хурму, халву из подсолнуха, рис — они поступали в Баку из Ирана.
Портовое положение Баку и близость к Ирану, через который проходили пути, связывающие Союз с Америкой, позволяли населению пользоваться американским продовольствием — яичным порошком, свиной тушенкой и другими консервами. Советские граждане еще долгие годы после войны носили одежду, присланную американцами по ленд-лизу, в порядке помощи советским людям.
В Баку было множество эвакуированных предприятий. Трудились в тылу круглосуточно, отдавая фронту все силы. Работающие на заводах пользовались дополнительным пайком и столовыми и не знали особых трудностей военного времени.
Работники партийного советского аппарата были в лучшем положении, так как пользовались закрытыми столовыми и получали готовые обеды на дом. Такой столовой пользовалась и Мария Павловна, работавшая в годы войны в республиканской прокуратуре.
