В самом начале мы, может, и не были лучшей группой в мире, но мы были энтузиастами, и с течением времени у нас получалось все лучше и лучше, мы всё тверже ощущали почву под ногами, экспериментируя с «Мотауном», соулом и роком, и завоевывали себе поклонников.
Пока в нашей жизни не появился Лео, я работал днем в «Солет Сайнс». Я разрисовывал репродукторы «Bush Radio» и стойки из сварочной стали в местном футбольном клубе. Это было очень клёво, так как я, почти как Микеладжело, работал на лесах, расписывая футбольный стадион, и мне заплатили за это 70 фунтов, что для меня было кучей денег. На следующем месте работы я добыл уже 150 фунтов, что было даже больше, чем мой папа зарабатывал за долгое время. Я купил домой сала, и мои родители просто не могли поверить, что в доме появились лишние деньги. Но рисование надписей изрядно действовало мне на нервы, и когда Лео предложил нам контракт, я завязал с этой карьерой, чтобы полностью сконцентрироваться на музыке. Но Лео не преминул возможности пустить в дело мои кисточные способности. Однажды он попросил меня, чтобы я помог ему оформить клуб «Замбези», и я подумал, что он просто ищет художнического совета. Но вместо этого он вручил мне кисть, и я целый день потратил на то, что закрашивал всё внутри в черный цвет. Я тогда подумал, что делая это бесплатно для Лео, я поступаю так, как и все музыканты, чтобы ублажить своего менеджера. Однажды Кит рассказал мне, что когда пришел в знаменитую студию «Чесс» в Чикаго, то увидел какого-то чернокожего парня на стремянке, красившего стены, и когда пригляделся, то узнал в нём Мадди Уотерса. Так что я в этом плане был в хорошей компании…
Наш контракт с Лео был добротно пропечатан на нескольких страницах и выглядел для нас вполне профессиональным, но поскольку никому из нас еще не исполнилось 21 года, Лео настоял, чтобы в качестве наших поручителей выступили родители. Никто из нас ничего в этом не понимал, равно как и родители, так что мы все просто не ведали, в какое дело ввязываемся. Все, что я знал — это то, что если я хотел оставаться в этой растущей формации — в группе — то мои мать с отцом должны были расписаться за меня в том месте, где проходила пунктирная линия. Они это, конечно же, сделали, не подозревая, что эта сделка с Лео гарантировала ему всё что угодно, а нам — ровным счетом ничего.
В контракте было сказано, что Лео ни за что не несёт ответственности и ни за что не отвечает. Единственным участником «Birds», который не подписал контракт, оказался Боб Лангэм. Вернее, этого не захотел его папочка. Семья Лангэмов не взяла на себя такой смелости, так что нам пришлось взять нового ударника — так к нам присоединился Пит Макдэниэлс.
Едва наши родители подписали контракт Лео, мы начали пахать на него 7 дней в неделю. Помнится, что с 10 фунтов в неделю наша зарплата упала до 5-и, и только спустя целых несколько месяцев нам еле удалось повысить её до 30-и фунтов. Может быть, это были и приличные бабки в то время, но эту сумму Лео платил всей группе, а не каждому в отдельности, так что мы делили её на 5, а еще сами платили за еду и одежду. Случалось, что само пребывание в группе реально выходило нам в копеечку.
Не только проблемы с деньгами — сама гастрольная жизнь в голубом фордовском фургоне, была, на…, ужасной. Колин вёл его, в то время как мы скучивались где-то сзади вместе с оборудованием. До Манчестера приходилось добираться 5 часов. Мы клали подушки на усилители и старались заснуть, но они всё время соскальзывали, и мы оказывались на полу. Когда мы приезжали на север, то выползали из фургона, смердя и пукая, и Колин давал команду строиться.
Я не знал этого тогда, но, скорее всего, все в музыкальном бизнесе проходили через подобные испытания в самом начале. На заре карьеры «Стоунз» их теперь уже, к сожалению, покойный клавишник Ян Стюарт также перевозил всех в мини-фургоне. У них был назначен концерт одним вечером, скажем, где-то на севере, другой концерт — на юге, а потом — опять на севере. Стю был просто убийственным водителем и никогда не останавливался, как бы этого ни хотели другие. Мик, Кит, Брайан и Чарли скучивались сзади фургона, в то время как Билл убеждал всех, что ему там дует, и единственное место, где ему будет лучше — это на переднем сиденье вместе со Стю. Так что все они мяли себе бока в задней части фургона, в то время как Билл устраивался с комфортом, а Стю мчал во весь опор вдоль и поперек Англии. Если кто нибудь хотел пописать, то ему приходилось делать это в бутылку. Такова была их ученическая доля.
Джесси Эд Дэвис, гитарист «Taj Mahal», как-то играл с Конвеем Твитти, и рассказал мне похожую историю. Когда они передвигались в фургонах, Конвей никогда не останавливался, если кто-либо хотел писать. Джесси Эд — или кто-то другой из его группы — умолял Конвея остановиться, но тот продолжал ехать с криками: «Я, на…, не останавливаюсь, писай в бутылку». И вот однажды всё пошло совсем плохо: Джесси Эд пописал в бутылку и, не зная, что с ней делать дальше, подумал, что окошко фургона открыто, и вылил туда содержимое бутылки. Окошко оказалось закрытым, и все, что было внутри бутылки, оказалось на Конвее. Джесси Эд за это был уволен.
Главная причина, по которой группы ездили по ночам, была в том, что гостиница стоила денег, и менеджеры платили за неё с большой неохотой. Одним из немногих отелей, где мы иногда останавливались, был в Олтринчеме за Манчестером. Но только если на следующий день мы выступали где-нибудь поблизости. Али сдружился с дочерью парня, которому принадлежало это заведение, так что мы всегда были рады побывать там, как только это у нас удавалось. Однажды вечером в Олтринчеме я снял одну пташку и привел её к себе в комнате, не зная, что в это время остальные парни спрятались в туалете. Мы вечно шутили и поддразнивали друг друга, потому что к этому приходится прибегать на гастролях, чтобы совсем не свихнуться. И вот, когда Ким, Тони и Али выпрыгнули из туалета, я только заканчивал свое дело. Они начали смеяться и дразнить меня — но не потому, что засекли меня на месте преступления, а потому что в это время на мне были мои красные носки. Я всегда оставался в них — это старая английская привычка. Я начал снимать носки лишь позднее, когда начал иметь дело с раздетыми девушками.
Вообще — за компанию с красными носками — одним из главных преимуществ гастролей были девушки, которые крутились возле группы. Нас осадила толпа в Солсбери, и мы задали жару в Чешире. Девчонки вопили, кричали, старались схватить нас за волосы и — с гораздо большим успехом — разорвать на нас одежду. Девочки также расписывали наш фургон губной помадой.
Наконец, Лео организовал нам регулярные выступления — «Birds» стали играть каждый вечер понедельника в клубе «100» в Сохо. Мне он нравился потому, что там же регулярно выступал мой брат Арт. По вторникам играли Том Джонс и «Сквайры» — Том тогда был носатым валлийским рабочим, всячески выделывавшимся ради девчонок, — а Джефф Бек и «Tridents» играли по средам, правда, я их там не заставал. По выходным в клубе «100» всегда выступали какие-нибудь известные американские звезды вроде Мадди Уотерса и Чака Берри. Это было диковатое местечко. Когда туда приехал Бо Диддли, то ему понадобилась аккомпанирующая группа, так что там попросили нас, не хотим ли мы выступить в качестве таковой. Это стало началом моей дружбы с Бо длиною в жизнь, которая много лет спустя вылилась в наши совместные гастроли. После нашего с ним выступления в клубе «100» Бо поинтересовался, как у нас идут дела, и мы разоткровенничались с ним насчет Лео. Бо первым из всех дал мне действительно хороший совет. Он сказал: «Передайте своему менеджеру, что если он не собирается с**ть, то пусть слезает с горшка».
