Как только они ложились в постель, единственным, что могло вытащить их из нее, была поездка по магазинам. Так как Джон не записывался, они могли делать себе покупки сами. Их шофер обычно отвозил их к магазинам дамских принадлежностей на Шестнадцатой восточной улице — одним из самых их любимых был магазинчик «Мадонна», — затем — к Денойеру, который они оба любили, а потом в центр города в магазин лекарственных растений, где Йоко брала свои любимые духи, пахнущие яблоком, которыми она пропитывала всю свою одежду.
Принцип покупки вещей заключался в том, что Йоко примеряла их и смотрела, нравится ли это Джону. Если она находила что — либо, что нравилось Джону, она покупала эту вещь всех цветов. Если не было цвета ее размера, она покупала на размер меньше или больше. Казалось, что у нее потребность демонстрировать самой себе, что у нее достаточно денег, чтобы купить все. Поскольку она все время меняла свои решения, но хотела выглядеть так, будто знает, что хочет, она также убедила себя, что ей доступен каждый предмет — даже если ни один из них не подходил ей. В их номер в отеле доставили два больших стеллажа для одежды, и они скоро были набиты новыми шмотками Джона и Йоко.
Когда Джон и Йоко не хотели ходить по магазинам, я звонила в их любимые магазины, чтобы в отель прислали служащего с образцами последней моды.
Частенько я заставала их днем, лежащими в постели и взирающими, как кто — нибудь с энтузиазмом демонстрировал им модные наряды в надежде продать одежду стоимостью в несколько тысяч долларов. По окончании такого «шоу» Джон и Йоко выбирали, что хотели, и эту одежду им привозили в отель и вешали на стеллажах.
Время от времени Йоко охватывало такое беспокойство, что даже поездки по магазинам не удовлетворяли ее. У нее была цель — создать в Нью — Йорке имидж для себя и Джона. Она хотела встречаться с престижными людьми и появляться в престижных местах. Понятие престижных людей включало в себя художников — авангардистов и типов, вроде Джерри Рубина, олицетворявших «радикальный шик».
Йоко поручала мне звонить этим людям и приглашать их в отель. Много раз, после того как встреча была назначена, Йоко откладывала ее, переносила на другое время, а затем вновь откладывала. Никто не возмущался этими бесконечными перепланировками, ибо все хотели встретиться с Джоном и Йоко. Мне пришлось трижды назначать встречу с Энди Уорхоллом. Когда нужная персона являлась, его или ее провожали в спальню Леннонов, и Джон и Йоко давали прием. Когда Йоко надоедало, она извинялась перед визитером, что им с Джоном НЕОБХОДИМО заняться неким делом. Поддаваясь на ее уловку, гость уходил, не подозревая, что Йоко просто дала ему пинка.
Джон большей частью смотрел телевизор. Его восхищали телевизионные дебаты — особенно Джонни Карсонза — и он всегда смотрел новости. Он считал, что средства массовой информации были наполнены людьми, которые что — то продают: звездами, продающими свои новые фильмы или пластинки, политиканами, продающими свою новую политику или свой привлекательный имидж. Для него масс — медиа были средством рекламы всего, что хотят продать. Йоко была творцом «акций». Поскольку каждый шаг Джона отражался в прессе и телевидении, они с Йоко решили провести серию акций, которые стали бы рекламой делу мира. Они провели акции «в постели» за мир, кампанию «Желуди за мир», развешивали по всему миру плакаты и помещали в рекламных газетах объявления с лозунгом: «Война окончена! Если ты этого хочешь», а также записали тематическую песню за мир «Дайте миру шанс». Джон считал, что если бы все выдающиеся люди делали рекламу во имя любви и мира, жизнь на земле в общем улучшилась бы.
Во многом у Джона были весьма наивные и утопические представления о том, как живет мир: именно поэтому на него произвела впечатление бурная активность Джерри Рубина. Джерри представил Джона Дэйвиду Пилу, уличному музыканту — радикалу, возглавлявшему группу уличных музыкантов, которые неожиданно появлялись где — нибудь на углу и исполняли антиправительственные песни. Джону нравилось то, что Пил был человеком улицы. Он считал. что он сам по натуре человек улицы, но который теряет контакт с массами из — за того, что богат и живет в дорогих отелях. «Мир считает тебя героем рабочего класса», — говорила Джону Йоко, давая понять, что в действительности он принадлежит улице. Она также предложила, что ему надо начать писать песни, побуждающие к социальным переменам, а не просто «обойную музыку». Йоко предложила, чтобы Джон повернул свою музыку в русло уличного политического театра и давал «акции» и «события», а не концерты. Она предложила оказать поддержку тем радикалам, которые выступали перед людьми на улицах, и начать играть на улицах самим. Джон, который любил бросаться в новые дела, заглотил крючок.
После двух недель бурной активности вперемежку с валянием в постели целыми днями Джон и Йоко решили вернуться в Англию, чтобы снять киноверсию «Imagine» в дополнение к выходу этого альбома. Йоко позвонила мне и попросила, чтобы я поспешила в отель, упаковать их вещи, так как они планировали отъезд на следующее утро. Я прибыла в 6 вечера.
Начав собирать вещи в 7 вечера, я закончила в 2 ночи. Двумя месяцами раньше Джон и Йоко прибыли в Нью — Йорк с двумя чемоданами; теперь они уезжали с тремя чемоданами и пятью большими пароходными сундуками, четыре из которых были набиты одеждой, а пятый — до краев заполнен одной лишь обувью.
На следующее утро я была в отеле в восемь тридцать. Йоко, в халате, рассматривала десять нарядов. Она перебирала один за другим, выбирая подходящий. В девять тридцать прибыл лимузин, чтобы отвезти их в аэропорт, однако Йоко все еще не решила, что ей надеть.
«Нам пора, — отрезал Джон. — Одевайся.»
Йоко, казалось, была парализована нерешительностью. Наконец, сделав гримасу, она взяла один наряд, побежала в ванную и переоделась в него. Я собрала оставшиеся девять костюмов и бросила их в сундук. Затем я вызвала коридорного. Зазвонил телефон. Это был администратор отеля. Пора было ехать, иначе они опоздали бы на самолет. Джон схватил Йоко за руку и потянул ее к двери. Они помахали на прощанье и ушли.
Я села на один из сундуков, чтобы перевести дыхание. Понадобилось четыре коридорных, чтобы вынести их багаж из номера.
Неделю спустя (это было в середине июня 1975 года) к моему столу подошел Ален Горовиц. «Джон и Йоко просят вернуть копию фильма «Сооружение» в Англию, причем немедленно. Как нам известно, у тебя есть паспорт. Мы хотим, чтобы ты отвезла эту копию завтра.»
Чего я меньше всего ожидала, так это поездки в Англию, о чем я ему и сказала. — Послушай, — ответил Горовиц. — Мы хотим, чтобы кто — нибудь слетал за полцены, и ты — единственная из сотрудников, кому еще нет двадцати одного и кто может поехать. Так что ехать — тебе. Буквально уже на следующий вечер я с копией фильма Джона Леннона «Сооружение» выехала в большом лендровере через огромные деревянные ворота и по змеившейся дороге — к дому Леннонов, Титтенхерст Парку. Даже в темноте этот старый, величественный дом выглядел огромным. Внутри его Джон и Йоко разрушили кое — где стены и соединили маленькие комнаты в большие современные залы. Каким — то образом казалось, что внутренности дома во вражде с его наружностью. Меня удивляло, зачем кому — то нужно покупать красивый старинный дом только для того, чтобы разрушить в нем все ради ультрасовременного лоска.
