Спустя два дня ранним утром мы подходили к деревне Баруты. Здесь наша комиссия должна была начать призыв военнообязанных и добровольцев, проживающих в деревнях Большое Залежье, Михалкино, Подложье, Завещелье, Махнево и другие. Затем перекочевать в другие места и там продолжать свою работу.
Взошло солнце. В лесу — тишина. Слышно только позвякивание склянок и несложных медицинских инструментов в чемоданчике Пашнина да пение птичек.
В Барутах тоже тишина. Лишь изредка в каком-нибудь дворе промелькнет человеческая фигура да из-за оконных занавесок выглянет лицо любопытного.
В этот день комиссия просила жителей соблюдать тишину, поменьше появляться на улицах, чтобы не привлечь внимания оккупантов.
У ворот школьного двора нас встретил молодой парень лет восемнадцати. За плечами у него болтались небрежно закинутая винтовка и туго набитый вещевой мешок. К мешку привязана металлическая коробка, в которой пулеметчики хранят ленты с патронами.
Парень был нам незнаком. Он смело подошел и представился:
— Павел Грущенко.
— Откуда?
— Из деревни Махнево.
— Ты что, на комиссию пришел?
— На комиссию. Только мне нет еще восемнадцати. В августе исполнится. А в армию надо. Я уже все приготовил…
— Винтовку где достал?
— У полицая на самогон выменял.
— А патроны тоже на самогон?
— Нет, их еще осенью в лесу подобрал.
— Что ж, комиссия разберется, брать тебя или нет.
— А я все равно в партизаны подамся, — уверенно ответил парень.
Во дворе школы собралось более ста человек. Некоторые с винтовками, другие просто опоясались пулеметными лентами. У одного на груди висит немецкий автомат, а за голенищами сапог торчат два запасных магазина с патронами.
— Смотри, Илья Иванович, коль автоматы есть, пулеметы и подавно найдутся. Наш народ любит технику, — весело сказал Симонов и тут же приступил к регистрации прибывших.
Первым к столу комиссии подошел здоровый мужчина лет тридцати. Пашнин, раскладывающий на столе свои медицинские инструменты, и члены комиссии в белых халатах, по-видимому, несколько озадачили его. Должно быть, он не предполагал, что призыв будет «настоящий», как до войны, да еще с врачом.
— Как фамилия? — спросил я вошедшего.
— Боровков.
— На что жалуетесь?
— Ни на что. Здоров я и мои родственники здоровы, с которыми пришел.
— Что, они тебя провожают?
— Нет. Тоже хотят воевать.
— Где они?
— Разрешите, сейчас позову.
Через минуту в комнату вошло еще трое таких же высоких, плечистых, под стать Боровкову.
Я сразу перешел к делу.
— Где хотите служить — в партизанах или в регулярной армии?
— В партизанах, — за всех ответил Боровков. — Мы все здешние. Места хорошо знаем. Давно перебраться к вам хотели, да не знали как.
— А если придется воевать в Прибалтике или перебраться к самому Ленинграду?
— Что ж, гнать гадов надо отовсюду.
После медицинского осмотра Боровков снова подошел ко мне:
— Товарищ председатель, позвольте отлучиться на пару часов в свою деревню.
— Прощаться с родными?
— Нет, за оружием. Воевать-то надо, а винтовки в сарае закопаны.
Я разрешил.
Они вернулись вскоре порядком уставшие, но довольные. Принесли пятнадцать новеньких винтовок с сотней патронов на каждую и полный ящик ручных гранат.
Время шло к полудню. Один за другим подходили призывники. Вдруг за дверью нашей комнаты начался шум, возня, горячий приглушенный спор.
Я вышел. В коридоре невысокий худощавый парень с рыжими волосами, подстриженными ежиком, пытался попасть на прием вне очереди. Увидев меня, он вытянулся.
— Рядовой Зотов. Товарищ доктор, разрешите… Они местные, а я сорок километров шел сюда из Пушгорского района.
— Ну, раз пришел, то и подождать можешь.
— Некогда мне время терять. Мне обратно надо. Меня ребята послали. Иди, говорят, узнай, правда ли в Красную Армию мобилизация началась в тылу у немцев. Если правда — сейчас же за ними должен прийти.
— А кто это твои друзья? — спросил я.
Зонов весь вспыхнул:
— Да вы не подумайте, я не какой-нибудь… Я с Урала, из Перми. Попал с ребятами в окружение… А у фашистов мы не служили.
Парень говорил быстро, горячо. И чувствовалось — искренне. Видно было, что он не промах. Себя в обиду не даст и добьется чего надо.
— Зайдите третьим, — сказал я ему.
Однако осторожность в тылу врага никогда не мешает. «А если немцы подослали?» — подумал я и тут же вспомнил, что Николай Архипович Пашнин хорошо знает Урал. Часто бывал по делам службы в Перми и ее окрестностях. Я попросил его поосновательней расспросить Зонова.
Зонов вошел и по-военному доложил о своем прибытии.
— Где вы родились? — начал я.
— В Перми.
— А работали до войны?
— Тоже в Перми, в стройконторе столяром.
— Вы свой город хорошо знаете? — вступил в разговор Пашнин.
— Слепой и тот знает свой город, а зрячий и подавно, — уже сердито ответил Зонов.
— Сколько вокзалов в Перми? — спросил Пашнин.
— Три. Два железнодорожных, один речной.
— С какого вокзала идут поезда на Москву?
— С Перми-второй.
Мы расспрашивали Зонова о его службе в полку, где воевал, о деревнях Пушгорского района, о фамилиях жителей, казненных там гитлеровцами в последний месяц. Зонов отвечал подробно, без запинки.
— Будешь служить у нас. А теперь иди за своими.
Через четыре дня Ефим Иванович Зонов привел в бригаду семнадцать человек. Все они были вооружены винтовками и автоматами. Многие уже участвовали в боях с немцами. По пути к нам они наскочили на фашистский патруль и уничтожили его.
День клонился к вечеру, когда ушел последний призывник. Не успели затихнуть в коридоре его шаги, как в комнату вошла молоденькая девушка лет двадцати, одетая в легкое цветастое платье. Она как-то по хозяйски оглядела помещение, бросила беглый взгляд на пол, где Пашнин нечаянно обронил кусок ваты.
Смущенный доктор засуетился:
— Мы тут насорили… Извините…
— Нет, я не за этим пришла. У меня к вам просьба, — робко начала девушка. — Возьмите меня в партизаны.
— В партизаны? Мы женщин не берем, — ответил Симонов.
В нашей бригаде было немало девушек. Они работали главным образом по хозяйственной части, санитарками, а многие были рядовыми. Прекрасно воевали.
— Примите, от фашистов и полицаев все равно житья не будет. Я все буду делать, что поручите.
— Кто вы — полевод, животновод, доярка? — поинтересовался Пашнин.
