Лукичев ответил не сразу.
- Слишком был увлечен спортом. Каждый день тренировался, сохраняя форму, готовясь к соревнованиям. Кто согласится жить с таким фанатиком? К тому же я люблю кактусы... У меня все окна уставлены кактусами, а ведь они колкие...
- Не понимаю связи между женитьбой и кактусами, - искренне удивился я.
Лукичев пропустил это замечание мимо ушей. Видимо, в его личной жизни произошло что-то, о чем ему не хотелось вспоминать.
Он вообще был не очень-то разговорчивым человеком, пожалуй, даже замкнутым. А когда над страной нависла смертельная угроза, еще больше ушел в себя. Читая сводки Совинформбюро, он остро переживал неудачи наших войск. Даже высказывал мысль, что нам вряд ли удастся отстоять Ленинград. Насколько мог, я старался разубедить его. Порой мне это удавалось, и тогда глаза комбата начинали светиться радостью. К чести Лукичева, душевные переживания не сказывались отрицательно на его деятельности, не ослабляли его энергии. А энергия в нем била через край. Михаил Васильевич отличался собранностью, необычайной выносливостью и трудоспособностью. Для сна ему хватало вполне четырех-пяти часов в сутки. Остальное время было отдано работе, выполнению командирских обязанностей. Что и говорить, военных знаний ему недоставало, но если он чего-то недопонимал, не знал, никогда не стеснялся расспросить тех, кто служил в армии и обладал большим, чем он, опытом.
На следующий день после совещания у командира полка рано утром Лукичев вызвал командиров, а я - политруков рот, чтобы передать им все указания, полученные в штабе полка. Тут же условились о созыве партийного собрания: надо было избрать партбюро и поговорить с коммунистами о проведенном бое, об усилении их влияния на беспартийных. Каждый член партии должен был показывать пример соблюдения воинской дисциплины, к которой ополченцы мало того, что еще не привыкли, порой просто и не понимали ее значения. А ведь без строгой дисциплины в армии, тем более на фронте, нельзя рассчитывать на успех. Только при беспрекословном повиновении воле командиров можно быть уверенным, что любые трудности, даже связанные с риском для жизни, будут преодолены. История учит, что побеждает то воинское подразделение, в котором люди не только хорошо знают свой маневр, проявляют смелость и отвагу, но и неукоснительно соблюдают воинскую дисциплину. Не случайно потом мы часто говорили: "Дисциплина - залог победы".
В ближайший же день мне пришлось откровенно потолковать обо всем этом с одним из бойцов, в недавнем прошлом, как мы бы сегодня сказали, типичным интеллектуалом. Он утверждал, что для него важен прежде всего сам человек со всеми его качествами и достоинствами, а потом уже все остальное - его служебный пост, ученое или воинское звание.
- Страшно не люблю тех, - говорил он, - кто раболепствует перед "авторитетами", перед людьми, занимающими более высокое служебное положение. Подхалимство - самое неприятное явление, оставленное нам в наследство старым обществом, потому что оно убивает личность, казнит человеческое достоинство.
- В отношении подхалимства наши взгляды совпадают. Но ведь в армии, тем более на фронте, нельзя строить отношения лишь на уважении или на неуважении, - возразил я. - Без подчинения одного лица другому армия не только не будет боеспособной, но вообще не сможет существовать. Дай некоторым волю, и они тут же пошлют своего командира на все четыре стороны, вместо того чтобы идти в бой, где их могут ранить или убить. Инстинкт самосохранения, трусость возьмут верх. От ваших рассуждений пахнет нигилизмом. Если руководствоваться ими, они породят анархию.
- Вы меня не совсем правильно поняли, - горячо заговорил боец. - Я за дисциплину и за строгий воинский порядок. Я только против того, чтобы унижать человеческое достоинство. Против грубости, ледяного равнодушия, зазнайства и чванливости. И людей, зараженных этими "качествами", просто презираю!
- Это уже совсем иное дело...
Быть может, потому, что он встретил понимание со стороны комиссара, боец заключил с поразительной прямотой, и настойчивостью:
- В армии я обязан подчиняться старшему начальнику независимо от того, добрый он или злой, скромный или карьерист, наглец или честный. Но мне никто не может помешать иметь о нем свое мнение, уважать или не уважать его. Если он дрянь, то на всю жизнь и останется в моих глазах дрянью!
Такая запальчивость, резкость суждений могли сослужить этому бойцу плохую службу, ибо при известных условиях крайний скептицизм и нигилизм могли обернуться нарушением строгих армейских порядков, поэтому в откровенном разговоре с глазу на глаз я и предостерег его от ошибочных выводов и поступков.
Чем только не приходилось заниматься комиссару!
...На батальонное партийное собрание пришло более шестидесяти коммунистов. Всматриваясь в их лица, вдумываясь в их слова о только что проведенном бое и готовности к предстоящим, я еще острее почувствовал, насколько велика роль партийной организации в батальоне.
Вот взял слово рядовой Васильев, бывший слесарь "Скорохода". Там он был на хорошем счету, слыл отличным мастером своего дела и примерным коммунистом. Успел отличиться и в батальоне: он одним из первых поднялся в атаку. Не дрогнул, когда появились танки.
На таких можно положиться. Оки не подведут. Но все ли такие? Скажем, бойцы Мазуров, Ионов, Стронгин, Набиркин и Качан делом доказали, что достойны похвалы, как и Васильев, как командир роты Тамаркин и политрук Амитин. И все же кое-кто очень беспокоил меня. Рядовой Теленков не выдержал физической нагрузки, даже на марше отставал. Боец Гравчик обратился с просьбой отпустить его обратно на хлебозавод: мол, не может видеть крови и трупы убитых. Путилов испугался танков. Как быть с этими двумя? Будет ли от них толк, станут ли они отважными и выносливыми? Что нужно сделать, чтобы они стали настоящими воинами?..
И, как бы угадав мои мысли, комбат Лукичев в конце собрания сказал:
- Наш батальон выиграл бой. Не все вели себя смело. Думаю, это закономерно. Везде, в любом деле есть передовые, а есть средние и слабые люди. Наш батальон не является исключением. Давайте же равнять всех на лучших, средних поддерживать, а слабых подтягивать до тех и других.
Мне оставалось лишь поддержать комбата.
Нам с Лукичевым собрание на многое открыло глаза. Коммунисты, выступая в прениях, подмечали то, что нам не удалось своевременно увидеть и оценить. В частности, они подсказали, как можно повысить бдительность. Ведь враг был не только коварен, но умен, хитер и опытен. Коммунисты настаивали на том, чтобы круглосуточно действовали боевые дозоры, чтобы людям было запрещено ходить днем по открытой местности, чтобы тщательнее маскировались землянки и траншеи. Эта подсказка была очень кстати, так как у некоторых бойцов от первого успеха закружилась голова, и они стали бравировать своей храбростью, не соблюдали маскировки, даже не хотели окапываться, за что поплатились жизнью. Расходились мы поздней ночью. Когда темнота начала поглощать людей, до моего слуха донесся диалог двух коммунистов, - чьи это были голоса, я не понял.
