С 1906 года Шмелев начал писать для взрослого читателя, в «Русской мысли» появились его рассказы «Вахмистр», «Жулик», «По спешному делу». Тогда же и там же была опубликована его повесть «Распад (Из воспоминаний приятеля)».
Воспоминания приятеля — литературная мистификация. Материалом для повести послужили воспоминания о собственной жизни. Шмелев начал писать в традиционной реалистической манере, в «Распаде» он бытописатель. Модернистские искания Серебряного века «Распада» не коснулись. Не было никакой лиризации прозы, не было особой музыкальности, фонетической пикантности, намеренных инверсий, ассоциативности, двусмысленностей, недоговоренностей. Язык Шмелева не был изощренным, но он был метким, убедительным, мускулистым.
Сюжет — череда фрагментов из жизни купца из Замоскворечья Захара Хмурова, дяди рассказчика, семилетнего мальчика, в котором угадывается сам Шмелев. Хмуров — владелец кирпичного завода, у него грубый нрав, он необразован, обсчитывает кирпичников, он сын своей матери — бабки Василисы, которая держит двух коров и продает молоко собственной семье. Прообразом Василисы была жена двоюродного деда Шмелева — Надежда Тимофеевна. Захар был срисован с двоюродного дяди — Егора Васильевича.
К чести автора, купеческая жизнь не показана темным царством Кабаних и Диких, в «Распаде» описаны трагедия и счастье Хмурова-отца. Шмелев в этой повести открыл свою тему — отцовство. Его занимает не столько куражливость Хмурова, сколько страх за жизнь заболевшего скарлатиной сына Лени или ликование по поводу того, что сын получил образование и на отцовском заводе сам ставит печь. Но Леня — новый человек, безбожник, нигилист, он изготавливает бомбы; не желая быть арестованным полицией, он кончает жизнь самоубийством — принимает яд.
Шмелеву жалко и Хмурова, и его сына. Писателю уже тесно в рамках социальной проблематики — над всеми страстями и идеями он ставит свою любовь к человеку. «Распад» — одно из тех произведений, начиная с реалистической повести «Мать» (1907) М. Горького до символистского романа «Петербург» (1912) А. Белого, в которых социальные потрясения проецировались на отношения детей и родителей. И «Мать», и «Петербург» появились после «Распада». И все же горьковское присутствие в произведении Шмелева очевидно. Сама тема нового сознания детей, их выламывания из собственной среды прозвучала много раньше — в 1899 году была опубликована повесть Горького «Фома Гордеев»: молодой купец не видит смысла в традиционном купеческом укладе, в деньгах как пути к власти, в итоге он сломлен купеческой средой. Родственность текстов есть, но среда у Шмелева «не заедающая», мир не поделен на плохих и хороших, своя трагедия достается и самодуру-купцу, и нигилисту. Рассказчик размышляет: что же страшного в нигилистах, если Леня среди них?…просто в доме ничего о них не знают… их напрасно боятся. Уклад купеческого дома порушен, жизнь семьи съехала с наезженной колеи; через три года дела Захара пришли в упадок, его разбивает паралич, новый владелец разрушает старый деревянный дом и строит каменный.
Шмелев написал «Распад» в пору первой русской революции. Заметим, он не осудил и не оправдал своего нигилиста. Каким было отношение Шмелева к революции 1905 года? Романтическим, и в этом — традиция русской интеллигенции. Например, столь привлекавший Шмелева в более поздний период жизни К. Леонтьев, религиозный мыслитель, идеолог панславизма, вспоминал о себе: «Даже и революция мне нравилась; но, припоминая теперь свои тогдашние чувства, я вижу, что мне в то время нравилась только романтическая, эстетическая сторона этих революций: опасность, вооруженная борьба, сражения и „баррикады“ и т. п. О вреде или о пользе революций, о последствиях их я думал в те молодые годы гораздо меньше. Почти совсем не думал»[20]. Понимание Шмелевым первой русской революции не было партийным, его увлекала стихия всеобщего подъема, он услышал в героических и трагических событиях того времени пробуждение жизни. Критик В. Львов-Рогачевский вспоминал, как Шмелев говорил ему о том, что движения 1900-х дали ему новые ощущения: «Я чуял, что начинаю жить»[21]. Рассказчик «Распада», сочувствуя жертвам трагедии, тем не менее пишет: «Я смотрю и не печалюсь: пусть… Все пришло и уйдет, и на смену незаметно проглянет новое…».
Шмелев писал о людях, униженных жизнью. В «Распаде» были и обманутые рабочие, и сын сапожника Васька, который умер, потому что не было денег на его лечение. Под впечатлением революции были написаны «Вахмистр», «Иван Кузьмич», «Гражданин Уклейкин». Однако в этих рассказах нет и следа революционной страстности. Шмелев сочувствует и наблюдает, он не готов принять ту или иную сторону, и в этом он не похож на автора «Матери». Один его герой, жандарм, видит на баррикадах своего сына и переходит на сторону восставших; у другого героя во время уличных столкновений погибает племянник — так пресекается его род; третий его герой, пьяница-сапожник, не понимает смысла революционных речей… Шмелев, как Розанов в «Опавших листьях» (1913), будто задавался вопросом: есть жалость в мире? смысл есть… а жалость?
В судьбе самого Шмелева куда значительней оказалась не пережитая Россией революция — в ней он занял позицию неучастия любопытствующего наблюдателя, а личная жизнь, его новый статус — он стал писателем. Он оставил службу, и семья вернулась в Москву. Отныне Шмелевы жили на гонорары. Получая их, он испытывал сладкое удовольствие от траты денег в хороших магазинах, ему нравилось быть расточительным, и он покупал у Елисеева закусок на двадцать человек, у Эйнема — шоколад.
Шмелев вошел в круг литераторов, был принят в знаменитое в XIX веке Общество любителей российской словесности, в котором состояли и Пушкин, и Толстой, и Фет, и Тютчев, и Тургенев, и Хомяков, и многие другие блистательные писатели и мыслители. В начале XX века Общество уже не играло той значительной роли в гуманитарной жизни России, как это было прежде, но в его составе были яркие на литературном Олимпе фигуры: Чехов, Андреев, Бунин, Зайцев, Вересаев, Горький, Мережковский, Бальмонт, Брюсов, Белый… О членстве Шмелева в Обществе говорится в воспоминаниях Бориса Зайцева «Былое»: «Но свое вступительное чтение хорошо помню, несколько позже, в 1909 году. Так полагалось: новичок должен произнести речь или прочесть что-нибудь свое <…> ненарядны, но основательны, прочно-интеллигентского тона были и слушатели — верней слушательницы, больше немолодые дамы просвещенного круга, профессора. Из писателей помню И. С. Шмелева, тогда еще не члена Общества — его выбрали позже»[22].
