С 1909 года он стал участником образованного еще в 1899 году по инициативе Николая Дмитриевича Телешова литературного кружка «Среда», в котором объединились демократически настроенные писатели, и среди них Л. Андреев, И. Бунин, В. Вересаев, М. Горький, Б. Зайцев, А. Куприн, С. Скиталец, А. Серафимович. Шмелев среди этого блистательного писательского собрания не чувствовал себя неофитом и, не мысля гордый свет забавить, проявлял неуступчивость к замечаниям в свой адрес. Вот фрагмент из воспоминаний Веры Николаевны Муромцевой-Буниной о небольшом конфликте Шмелева и Бунина, о столкновении писательских амбиций:
Не помню точно числа, когда я впервые увидала Шмелева, но помню ярко тот вечер, когда я познакомилась с ним у Малаховых.
Хозяин дома, драматург Разумовский, собрал московских писателей на пьесу Шмелева. Была ли это «Среда» или просто литературный вечер? В памяти встают уютная квартира во втором этаже (по-русски) деревянного дома, гостеприимные хозяева, обильный ужин с горячими закусками. Но ярче всех я вижу Ивана Сергеевича Шмелева. Небольшого роста, с нервным асимметричным лицом, с волосами ежиком, с замоскворецкими манерами, он произвел впечатление колючего и самолюбивого человека. Видимо, он волновался и был рад приступить к чтению. Содержание пьесы выпало у меня из памяти, но, вероятно, что-то из военной жизни, так как один герой был денщик. Ян после чтения сказал:
— Вот у вас денщик говорит: «Так что, ваше благородие» — уж очень это истрепано, во всех анекдотах…
Шмелев неприятным тоном:
— А что ж, ему по-французски, что ли, говорить прикажете?
Было не в обычае услышать такой тон среди писателей. Конечно, у Яна пропала охота делать дальнейшие замечания[23].
В 1910 году возникло объединение «Молодая среда», возглавляемое Юлием Алексеевичем Буниным. В его составе насчитывалось сто четыре литератора, и среди них И. Бунин, Б. Зайцев, В. Новиков-Прибой, А. Серафимович, А. Соболь, Н. Телешов, А. Толстой. Шмелев также член этого объединения.
Кроме того, в 1910 году он вошел в товарищество «Знание». Оно было создано в 1898 году, но особенно заявило о себе с приходом Горького в 1900 году; в 1902-м шесть пайщиков продали ему свои доли, и в товариществе осталось два полноправных члена — К. П. Пятницкий и Горький, вклад первого составил сорок тысяч рублей, вклад второго — девяносто тысяч. По сути, литературную политику товарищества определял Горький, начиная с 1904 года он издавал «Сборники товарищества „Знание“», современные беллетристы получили возможность выпускать в свет свои книги в издательстве товарищества, а это пятьсот томов большими тиражами; авторы получали гонорары более высокие, чем в других издательствах. Шмелев тоже стал знаньевцем, и его творчество идейно и эстетически как нельзя лучше соответствовало демократической и реалистической, антидекадентской направленности писателей этого круга. «Знание» прекратило свое существование в 1913 году, причиной стали разногласия Горького и Пятницкого в ведении издательских дел.
В январе 1910 года Шмелев отправил Горькому рассказ «Под горами» с просьбой опубликовать его в «Сборнике товарищества „Знание“». Рассказ появился в том же году в XXXI сборнике. Горький знал Шмелева по его прежним произведениям, читал он и его «Распад». Он не только поддержал Шмелева, но и попытался придать его прозе то русло, которое сам считал нужным для литературного процесса того времени. Подчеркнув в рукописи рассказа неудачные, с его точки зрения, обороты, он обнадеживал автора: у него есть свой язык, и язык этот разовьется, только надо избегать вредных влияний. Он писал ему: «Искреннейше советую: избегайте сологубовской слащавости и андреевских устрашений! В этом рассказе у Вас и то и другое пущено, к невыгоде Вашей»[24]. Упоминание Андреева, писателя тогда чрезвычайно модного, имело свою предысторию: в 1907 году ему было предложено редактировать сборники «Знания», он потребовал прекратить издавать демократическую публицистику и привлечь к сотрудничеству модернистов; Горький, конечно, не согласился, а Андреев от редактирования отказался. Горький, высказывая Шмелеву свои пожелания, проявлял корректность и предупредительность, в его фразах не было ничего, что могло бы спровоцировать автора рассказа на строптивость. Никаких, в бунинской манере, колкостей по поводу анекдотов и истрепанных фраз, напротив:
За советы же — извините меня, если они неприятны Вам. Поверьте, что у меня нет желания выступать перед Вами в роли унтер-офицера от беллетристики. Я просто — человек, влюбленный в литературу от юности моея, и всегда хочу видеть ее сильной, простой, ласковой, честной, красивой и еще красивой![25]
Письмо было написано 22 февраля 1910 года. В ноябре того же года умер Толстой. Горький, конечно, еще не был патриархом, хотя словечко «подмаксимовики» вошло в литературный обиход. Шмелев был искренне благодарен Горькому, он принял его замечания, тем более что сам избегал стилевой вычурности. В 1910 году через посредство Горького в «Знании» вышло отдельное издание книги Шмелева «Рассказы». Шмелев находился под обаянием Горького, он писал ему в 1911 году о том, что если ему и суждено сеять разумное и доброе, то обязан он будет ему, Горькому.
Но при всей признательности Горькому Шмелев все-таки шел своим путем. Он хотел писать о родном. Все настойчивее в его прозе проявлялась тема, ставшая впоследствии для него главной: он писал о русском, вкладывая в это понятие свои представления и о бытовой культуре, и о народной духовности. Через семнадцать лет в письме к своему другу философу И. А. Ильину он определил русскость как «высокую и одухотворенную человечность»[26]. Эта тема пришла к нему не без литературных влияний, и он сам признавал огромную роль Пушкина, Крылова, Короленко, Успенского, «Записок охотника» Тургенева в зарождении в нем чувства русскости, окончательно оно сформировалось под влиянием Толстого.
Шмелев и Горького полюбил, потому что тот был «человечески хорош, русски хорош»[27]. Ему же он попытался объяснить, что это значит: «Ширь, простая сердечная ширь в Вас. Русская ширь, рожденная тоской, и огромность родных полей, вольной природы и души, томящейся, рвущейся и стискиваемой…»[28] И сам Горький, и его герои, таким образом, понимались Шмелевым как воплощение многосложности и драматичности русской ментальности. Как видим, тут и тоска, и простота, и сердечность, и душевная широта, и воля, но и состояние принужденности. Он писал Горькому о несоответствии природной данности русских и условий цивилизации, ими же созданной, о «культурной скудости» народа, о том, что народ — «бичуемый, оплевываемый и терзаемый, вечно голодный»; но он знал, что этот народ — «огромный и важный рычаг мировой машины», потому что он, народ, «смотрящий добрыми глазами и тоскующий, <…> выдвинул, выбросил во все человечество колоссов ума, сердца, простоты, шири душевной, крепкой мысли и честного прямого слова»[29]. Этот народ выдвинул и Горького.
