Конечно, «крамола» была вскоре уничтожена и носители опасных идей понесли суровое наказание, но влияние этих людей на учащихся сохранилось надолго. Д. Н. Мамин-Сибиряк, учившийся в той же семинарии, что и Попов (несколько ранее — с 1868 по 1872 год), охарактеризовал это влияние следующим образом: «Это время миновалось, хотя память о нем свежа еще, — наступило другое, когда наши отцы уже вышли из семинарии, а мы еще нигде не учились: это время эпохи славы семинарии, за которым последовало мгновенное падение. Это было то время, когда умственное движение охватило разом всю семинарию, когда семинарские профессора подали руку семинаристам, когда семинария зараз выставила ряд светлых голов — свою гордость и славу. Но налетел шквал — профессора в ссылке, светлые головы рассыпались по не столь отдаленным местам России… От этого движения остался широкий след в истории семинарии, рассказы и воспоминания, от которых у честных и умных людей болезненно билось сердце об умных и честных людях, попавших под колесо, раздавившее их»[97].
Искоренить влияние, которое оказали эти люди на учащуюся молодежь, не удалось. Оно сохранялось в течение более четверти века и нашло выражение в создании нелегальной библиотеки. Питомец этого учебного заведения В. А. Ляпустин, учившийся в нем много лет спустя после того, как его покинул Попов, рассказывает: «О семинарской нелегальной библиотеке, когда я учился (1880–1886), были распространены, можно сказать, легендарные сказания. Рассказывали, что основателем библиотеки был Бакланов, преподаватель семинарии в философских классах[98], очень любимый учениками. В шестидесятых годах Бакланов был арестован и административно выслан из Перми за распространение среди учащихся вредных идей. К этому же времени нужно отнести начало существования библиотеки, о чем говорят и даты, сохранившиеся на некоторых книгах. В мое время количество книг и рукописей, как мне кажется, не превышало пятисот экземпляров… Книги хранились в двух сундуках местной работы, одно время я был хранителем одного из сундуков. Библиотека пополнялась очень плохо, новые книги поступали редко и случайно и почти всегда бесплатно от наших товарищей, которые учились в столичных университетах. В члены библиотеки принимали только семинаристов по рекомендации трех товарищей. Постоянных членских взносов установлено не было, а иногда производились сборы на покупку новых книг. При мне количество членов было около 50–60 человек. Случаев провалов, измены, обысков и доносов за мое время не было. Интерес к чтению нелегальной литературы был так велик, что мы не считались с опасностью, хотя и знали, что после 1 марта 1881 г., дня убийства императора Александра II в Петербурге, начались ужасные гонения, и людей, пойманных с запрещенной книжкой и брошюрой, месяцами держали в тюрьмах и ссылках в отдаленных местах Сибири»[99].
Но никакие строгости не могли повернуть колесо истории вспять. В это время в семинарии на место бурсака-вожака выдвинулся новый тип юноши, стремящегося к подлинным знаниям и увлекающегося новейшими литературными и научными течениями. Не Духовная академия является дальнейшей целью, а университет[100]. «Под влиянием литературы шестидесятых годов, в особенности Писарева, — писал выдающийся физиолог И. П. Павлов, также получивший среднее образование в духовной семинарии, — наши умственные интересы обратились в сторону естествознания, и многие из нас — в числе этих и я — решили изучать в университете естественные науки»[101].
О повышенном интересе к естествознанию, охватившем многих семинаристов, пишет Д. Н. Мамин-Сибиряк: «Зачитываясь книгами по естествознанию, я жил в каком-то совершенно фантастическом мире. Много лет прошло, а я как теперь вижу эту заветную полочку на стене, где заманчиво выглядывали объемистые томики геологии Ляйеля, „Мир до сотворения человека“ Циммермана, „Человек и место его в природе“ Фогта, „Происхождение видов“ Дарвина и т. д. и т. д. Сколько бессонных ночей было проведено за чтением этих книжек, и вера в естествознание разрасталась, крепла и в конце концов превратилась в какое-то слепое поклонение»[102].
1860-е годы можно назвать эпохой популяризации натуралистического просвещения. Большую роль в этом играли публичные лекции, которые читали в Петербурге ведущие ученые столицы, такие, как академики Э. X. Ленц, Б. С. Якоби, профессора Л. С. Ценковский, И. А. Вышнеградский[103]. Не только в столице, а и во многих крупных городах страны лекции на природоведческие темы, иногда с увлекательными демонстрациями опытов, собирали в те годы многочисленные аудитории. И в Перми нашлись свои пропагандисты естественнонаучных знаний. Из сообщений прессы того времени видно, что и здесь устраивались лекции, рассчитанные на широкую аудиторию, интересовавшуюся новейшими достижениями науки. Рассадником таких знаний была местная гимназия[104].
Эти веяния все больше давали себя знать и в духовных учебных заведениях. Репрессивные меры могли приглушить, задержать, но не искоренить то новое, что несла с собой эпоха. Во многих семинариях нашлись преподаватели, которые были сторонниками передовых общественных идей и пытались дать своим воспитанникам полноценное среднее образование, чтобы подготовить их таким образом к сознательной и полезной деятельности на жизненном поприще[105]. Как раз в школьные годы Попова были предприняты меры к повышению уровня подготовки семинаристов по общеобразовательным дисциплинам. В 1871 году Синоду пришлось издать указ «О принятии мер к возвышению уровня познаний воспитанников семинарий по тем предметам, по которым познания эти оказались неудовлетворительными на поверочных испытаниях при приеме воспитанников в С.-Петербургский университет»[106].
Пропагандируемые передовыми педагогами внеклассные занятия, отвечающие склонностям учащихся, получили признание и в Пермской семинарии. Попов пользовался этой возможностью с увлечением. Кроме успешных занятий по всем дисциплинам (годовой балл на протяжении всех четырех классов семинарии у него был «5»), он пристрастился к точным наукам и так усердно их изучал, что получил среди семинаристов прозвище «математик». Тогда все точные науки входили в разряд математики не только в средней школе, но и в университете. Товарищи Попова по семинарии не чуждались его, хотя он стоял в стороне от их мальчишеских проделок. «Товарищи его по семинарии, — писал Дерябин, — среди которых у меня были знакомые, хотя очень уважали „математика“ А. С., но все же он не мог избежать их глупых, озорных шуток, нередко непристойных; на это он обыкновенно отвечал „дура“ и уходил от них, делая пируэт ногой…. за что и был прозван „конь“»[107]. Лучшее удовольствие он находил в естественно-научных занятиях, особенно в занятиях физикой.
