постели, откуда уже нельзя было достать сонетки.
Князь стал хрипеть; тогда Шишков или из опасения, чтобы эти звуки не были услышаны, или из желания скорее покончить с ним схватил попавшуюся ему под руку подушку и ею продолжал душить князя. Когда князь перестал хрипеть, Шишков с остервенением сорвал с него рубашку и обмотал ею горло князя.
Гребенников, как только услышал, что Гурий бросился вперед к месту, где стояла кровать князя, не теряя времени бросился на помощь тоже. Задев в темноте столик и опрокинув стоявшую на нем лампу, он, не зная и не видя ничего, очутился около кровати, на которой уже происходила борьба князя с Шишковым, и начал тоже душить князя. Но вдруг он почувствовал, что руки его, душившие князя, начинают неметь. Ощутив боль и не имея возможности владеть руками, Гребенников ударил головою в грудь наклонившегося над ним Шишкова, опьяневшего от борьбы.
— Что ты со мной, скотина, делаешь! Пусти мои руки!..
Придя в себя от удара и слов Гребенникова, Шишков перестал сдавливать горло князя и вместе с ним руки Гребенникова, обвившиеся вокруг шеи последнего. Давил он рубашкой князя, которую сорвал с него во время борьбы. Освободив руки Гребенникова, Гурий вновь рубашкой перекрутил горло князя, не подававшего никаких признаков жизни.
Оба злоумышленника молча стояли около своей жертвы, как бы находясь в нерешительности, с чего бы им теперь начать. Первым очнулся Шишков.
— Есть у тебя веревка?
Гребенников, пошарив в кармане, ответил отрицательно.
— Оторви шнурок от занавесей да зажги огонь! — проговорил Шишков.
Когда шнурок был принесен, Гурий связал им ноги задушенного князя из боязни, что князь, очнувшись, может встать с постели.
После этого товарищи принялись за грабеж; из столика они вынули: бумажник, несколько иностранных золотых монет, три револьвера, бритвы в серебряной оправе и золотые часы с цепочкой.
Из спальни с ключами, вынутыми из ящика стола, Шишков с Гребенниковым направились в соседнюю комнату и приступили к железному сундуку.
Но все их усилия отпереть сундук не привели ни к чему. Ни один из ключей не подходил к замку. Тогда они стали еще раз пробовать оторвать крышку, но все напрасно — сундук не поддавался.
Со связкой ключей в руке Шишков подошел к письменному столу и начал подбирать ключ к среднему ящику. Гребенников ему светил.
Но вот Гурий прервал свое занятие и начал прислушиваться: до него явственно донесся шум от проезжающего экипажа. Гребенников бросился к окну, стараясь разглядеть, что происходило на улице.
— Рядом остановился... господин... Пошел в соседний дом, — проговорил почему-то шепотом Гребенников.
Вдали послышался шум ехавшей еще пролетки. На лицах Шишкова и Гребенникова выразилось беспокойство.
— Надо уходить... скоро дворники начнут панели мести, и тогда крышка! — проговорил Гурий, отходя от письменного стола.
Оба были бледны и дрожали, хотя в комнате было тепло. Шишков вышел в переднюю. Взглянув случайно на товарища, он заметил, что на том не было фуражки.
— Ты оставил фуражку там... у постели, — сказал он товарищу. — Пойди скорей за ней, а я тебя обожду на лестнице.
Увидя страх, отразившийся на лице Гребенникова, Шишков повернулся, чтобы пойти самому в спальню за фуражкой, но тут взгляд его случайно упал на пуховую шляпу князя, лежавшую на столе в передней. Не долго думая, он нахлобучил ее на голову Гребенникова, и они осторожно начали спускаться по лестнице.
Отперев ключом парадную дверь, они очутились на улице и пошли по направлению к Невскому.
Проходя мимо часовни у Гостиного двора, они благоговейно сняли шапки и перекрестились широким крестом. Шишков, чтобы утолить мучившую его жажду, напился святой воды из стоявшей чаши, а Гребенников, купив у монаха за гривенник свечку, поставил ее перед образом Спасителя, преклонив перед иконою колени...
Затем они расстались, условившись встретиться вечером в трактире на Знаменской. При прощании Шишков передал Гребенникову золотые часы, несколько золотых иностранных монет и около сорока рублей денег, вынутых им из туго набитого бумажника покойного князя.
Так выяснилось и объяснилось дело.
Впечатление, произведенное сознанием Гребенникова, было громадное. Австрийский посол граф Хотек лично приезжал благодарить меня и любезно предложил мне исходатайствовать для меня перед Его Величеством Императором Австрийским награду.
После сознания преступников дело пошло обычным порядком; вскоре состоялся суд. Убийцы были осуждены в каторжные работы на 17 лет каждый.
Дело, о котором я хочу теперь рассказать, в 80-х годах прошлого столетия взволновало весь Петербург мрачным своим романическим характером, глубокой и страшной психологичностью и горячим сочувствием большинства (особенно дам) к молодым несчастным преступникам.
Но, помимо этого интереса, оно является крайне занимательным по сложной истории разоблачения преступников.
7-го августа 188* года рано утром коридоры одной из известных столичных гостиниц огласились страшным криком.
Дежурный коридорный Алексей Полозов [1] в 9 часов утра, по обычаю гостиницы, постучал в № 3, будя постояльца, и, не добившись ответа, толкнул дверь, которая оказалась незапертой.
Войдя в помещение, он заглянул в альков и в паническом ужасе побежал назад, оглашая коридор криками.
Постоялец полуодетый лежал в кровати, весь залитый кровью, с обезображенным лицом, с перерезанным горлом.
Администрация гостиницы всполошилась и испугалась.
Во все стороны были посланы слуги с оповещением судебных властей.
Дело в том, что гостиница, в которой случилось это несчастное происшествие, стояла на особом положении.
Эта громадная гостиница с массою номеров как будто и предназначалась для приезжающих, но... не по железной дороге из провинций, а для приезжающих (и приходящих) со всех концов столицы парочек, ищущих тихого приюта для сладкого свидания любви.
В громадном доме на углу пересечения двух самых оживленных улиц, с двумя замаскированными подъездами, с прекрасным рестораном и «со всеми удобствами», эта гостиница сейчас пользуется среди жуиров и боязливых любовников славой скромного и безопасного убежища.
И здесь-то в ночь с 6-го на 7-е августа совершилось кровавое преступление.
Спустя час я уже находился в гостинице со своим помощником и даровитым агентом Ж. и производил осмотр злополучного нумера, а через полчаса приехали и товарищ прокурора, следователь и врач.
Мы продолжали осмотр.
№ 3 считался «в дорогих», так как ходил за пять рублей и состоял из большой хорошо меблированной комнаты, разделенной драпировками как бы на три.
При входе в номер тяжелые драпри прямо и справа образовывали прихожую, где висела
