Гевара узнает в посетителе кубинского друга по гватемальским перипетиям Ньико Лопеса. После окончания приема они надолго засели пить «матэ»[36] в ординаторской. Ньико рассказал, что в городе уже собралось много кубинцев, его товарищей по неудавшемуся нападению на казармы Монкада. Теперь они замышляют вооруженную экспедицию на Кубу.
Сообщая об этой встрече Ильде, Эрнесто скажет: «Эти чудаки неисправимы!». И все же он проявил большой интерес к рассказу друга, а тот обещал познакомить его с Раулем Кастро, младшим братом Фиделя, сумевшим ускользнуть от батистовцев в Мексику.
Они встретились через несколько дней и остались довольны друг другом. Че скажет позднее Ильде: «Мне кажется, что этот не похож на других. По крайней мере, говорит лучше других, кроме того, он думает»[37]. Теперь Эрнесто в курсе кубинских событий последних лет — эпопеи Монкады, других выступлений «Движения 26 июля», суда над участниками штурма казарм, содержания известной речи на этом суде Фиделя Кастро, его заточения в тюрьму на острове Пинос (Куба). Он даже в курсе некоторых деталей биографии Фиделя. Например, Рауль рассказал ему, как Фидель, еще пятнадцатилетним парнишкой, подговаривал выступать за свои права рабочих на плантациях отца.
В своих повстанческих планах Ф. Кастро не фантазировал: он опирался на богатый опыт освободительной борьбы его соотечественников за свою независимость, которая продолжалась почти полвека. Они даже свергли в 1933 году диктатора Мачадо. Другое дело, что у его сподвижников, студентов, молодых рабочих, ремесленников, учащихся старших классов, не было ни политического опыта, ни четкой программы. Но их всех объединяла любовь к родине и ненависть к диктатору Батисте. Они были готовы идти за своим лидером: он хорошо знал историю Кубы, великолепно ориентировался в политике и юриспруденции, что доказал и в своей знаменитой речи на суде (Фидель отказался от услуг адвоката и защищал себя сам. Его последняя фраза в выступлении на процессе против штурмовавших казармы Монкада стала потом всемирно известной — «История меня оправдает!»).
И вот кубинский лидер в Мехико, куда приехал из Нью-Йорка, где собирал деньги среди кубинских эмигрантов на финансирование будущей антибатистовской экспедиции. Перед этим Батиста под давлением общественного мнения был вынужден объявить амнистию в стране.
Фидель и Че встретились в Мехико в доме 49 по улице Эмпаран, где проживала кубинка Мария-Антония, бывшая замужем за мексиканцем. Ее родной брат, подпольшик, был подвергнут пыткам сатрапами Батисты и, эмигрировав в Мексику, вскоре скончался. Мария-Антония предоставила свою небольшую квартиру в распоряжение земляков-революционеров. Там находился штаб фиделистов.
...А пока перенесемся с вами в Гавану 1961 года. Ко мне в посольство как-то пришла кубинка средних лет, немного полноватая, но подтянутая. Я не помню уже ее фамилии, но запомнил несколько необычное имя — Мария-Антония. Она интересовалась поездкой на учебу в Советский Союз ее племянницы.
Спустя некоторое время на одной из выставок научной книги я беседовал с приехавшим на открытие команданте Геварой. Увидев среди посетителей одну женщину, он прервал наш разговор:
— Пойдем, Юрий, я тебя познакомлю с нашей бабушкой...
Я был немало удивлен, когда министр стал обнимать женщину, которая недавно приходила ко мне в посольство. Мария-Антония приветливо улыбнулась и сказала Геваре, что мы знакомы...
— Я и не сомневался: все красивые женщины Гаваны знакомы с Юрием! — лукаво улыбаясь, пошутил Че. Когда его знакомая оставила нас одних, Гевара сказал серьезно:
— Поговори как-нибудь с ней, она может многое рассказать из нашей революционной истории.
— А почему «бабушка»? — поинтересовался я. Гевара весело рассмеялся:
— Дело в том, что в ее доме в Мехико была наша конспиративная квартира. Мы все, кто готовился к отплытию на «Гранме», говорили «пойдем к бабушке», «встретимся у бабушки», а потом это перекликалось и с названием нашей яхты: «Гранма» на английском тоже означает «бабушка»... Мы все, экспедиционеры, — внуки одной «бабушки»... Так что не забудь мой совет, — прощаясь, сказал Че.
Как я мог забыть и упустить такую возможность. Заинтересовал идеей послушать женщину, стоявшую у истоков Кубинской революции, корреспондента «Правды» в Гаване и моего приятеля Тимура Гайдара. И вот мы втроем сидим на балконе-террасе моей гаванской квартиры, пьем коктейль «Куба-либре» (ром с кока-колой), и Мария-Антония рассказывает: «Фидель прибыл в Мехико в июле 1955 года. Рауль сообщил ему о знакомстве с молодым аргентинским врачом, защищавшим гватемальскую революцию, и посоветовал с ним встретиться. Че и Фидель разговаривали в моем доме около 10 часов, я только успевала подавать им кофе. Помню, что Фидель объяснял Геваре, почему он решил начать боевые действия в провинции Орьенте... Когда я подала им первую чашку, он, кивнув в мою сторону, сказал: «Это — наша покровительница, ее брата убили батистовцы...»
Тимур спросил у Марии-Антонии, какое впечатление на нее произвел тогда Гевара. Собеседница на мгновение задумалась, потом стала вспоминать:
«Когда он вошел в дом и мне его представили, я подумала, что, в отличие от своих землячек (я знала некоторых из них), аргентинцы-мужчины всегда красавцы. Че был еще молодой, выглядел парнишкой по сравнению с Фиделем, хотя у них разница в возрасте всего в два года (вы, наверное, знаете, что Фидель с 1926-го, а Эрнесто — с 1928 года). ...Запомнились его глаза — умные и очень проницательные: в них отражалась большая сила и воля. Но когда Че заговорил со мной, взгляд его стал добрым, мягким, хотя и слегка лукавым (посмотрите на фото, где он снят с женщинами!)... О его тогдашних взглядах мне трудно говорить, так как я не принимала участия в его беседах с моими товарищами. Последние жили и питались в моей квартире, были всегда страшно рады, когда я готовила какое-нибудь наше национальное блюдо. Главным конкурентом в этом деле частенько выступал Фидель, умевший хорошо приготовить, скажем, «морос и кристианос» (в переводе — «мавры и христиане», т.е. черная фасоль с белым рисом. — Ю.Г.) и многие другие блюда кубинской кухни...».
Долго еще продолжалась наша беседа с кубинской патриоткой.
Что касается впечатления Фиделя Кастро от встречи с Че, то он весьма самокритично отмечал, что в тот период Гевара «имел более зрелые по сравнению со мной (Фиделем. — Ю.Г.) революционные идеи. В идеологическом, теоретическом плане он был более продвинутым. По сравнению со мной он был более передовым революционером»[38].
