Зажглись фонари. Желтоватые отсветы пляшут на рябых от дождя лужах. Уютно светятся окна, и кажется, что за ними тепло и покой. Но это только кажется. А что там, за этими окнами, на самом деле? Кто знает?
Верочка останавливается и долго, пристально смотрит на одно из окон. Но разглядеть ничего не может. Она так задумалась, что даже вздрогнула, услышав над самым ухом сиплый бас:
— Эй, барышня, садись. Прокачу!
Извозчик. Вера и не заметила, как он вывернул из-за угла.
— Прокатите? — спрашивает она. — А куда?
— Куды скажешь, туды и покатим.
— Нет, спасибо, — говорит Верочка.
Она снова идет одна по улицам, и мысли ее опять и опять возвращаются к дому. Живет Вера с папой, мамой, сестрой и няней. Дом у них с мезонином, шестикомнатный. Улица, где они живут, тихая, спокойная. Редко когда появится посторонний.
Да, дом, улица, тишина… А вот в институте сегодня тишины и в помине не было. Институт! События минувшего утра вытесняют из головы мысли о доме.
Правильно ли она поступила? Да, правильно. Иначе было нельзя. Хоть и получилось все отвратительно. Исключили. Отказалась им отвечать, не стала лгать — и исключили. Да еще с волчьим билетом. А впрочем, чего печалиться? Надоело! Надоели вечные сплетни, наушничанье, бесконечные разговоры о кавалерах, о балах. Ох уж эти балы! Верочка усмехается. На прошлой неделе только и разговору было, что о бале у предводителя дворянства князя Баратынского. Все пялили глаза на побывавшую там счастливицу. А та и радехонька. Готова двадцать раз на дню пересказывать подробности: кто как был одет, кого пригласили, а кого обошли, кто сколько раз с кем танцевал и уж конечно кого удостоил князь приглашением на первый тур вальса.
Верочка так и не обзавелась в институте подругами, так о ком и о чем ей жалеть? Уж не о том ли, что она будет лишена «счастья» постоянно лицезреть постную физиономию «капрала»? При мысли о мадемуазели ее даже передергивает. Ну и дрянь! Какая все-таки дрянь! Вот уж кто, конечно, счастлив, что исключили. Добилась своего!
— Ну и радуйся на здоровье! — Заметив, что говорит вслух, Верочка оглянулась. Никого нет. И где она? Куда забрела? Все вокруг незнакомо: улица, дома. Она никогда здесь раньше не бывала. Кажется, заблудилась. Верочка повернула назад, ускорила шаги. Долго еще пришлось ей плутать по уснувшему городу, пока она не выбралась в знакомые места, не нашла свой дом.
* * *
Утром Верочка долго лежит в постели и думает, кто же виноват во всей этой истории. «Пожалуй, родители. В церковь нас, своих детей, они не водили, — девочка загибает палец и вздыхает, — икон в доме не держат. А что говорится при детях о попах и монахах? Ужас! Чему же удивляться? И все же разговор предстоит не из приятных».
Вера собирается встать, сбрасывает одеяло, садится на край кровати. Но что это? Пол вдруг качнулся у нее под ногами, стены помчались в каком-то бешеном хороводе, и она потеряла сознание.
…Очнулась Верочка в своей комнате в мезонине. В распахнутые окна ломятся снопы солнечного света. Из палисадника тянет горьковатым настоем цветущей черемухи, ее лепестки залетают в комнату и плавно опускаются на пол, легкие, белые, как бабочки-капустницы.
Что же с ней было? Болела? Сколько прошло времени с того злосчастного дня, когда все случилось? День, два?
Из смежной комнаты доносится голос отца. По-видимому, он что-то читает. Вера разбирает слова: «…из института благородных девиц исключена дочь дворянина Булича Петра Вера за антиправительственные и антирелигиозные суждения…»
«Что это? — думает она. — Откуда?»
А отец с возмущением продолжает: «Поистине у страха глаза велики. Подумать только, непосещение церкви и уроков закона божьего преподносят как подрыв основ империи».
— Общество шокировано, — негромко отзывается мать, и в голосе ее звучит тревога. — Господа Саянские и те перестали раскланиваться.
— Невелика потеря: обойдемся без Саянских.
— Ах, Петр, да пойми же ты: это и на твоей судьбе может отразиться, на всех нас. Нет, нет. Вера должна пойти и просить прощения.
— Калечить ребенка! Учить девочку идти против совести? Нет! Это невозможно.
— А ты знаешь, что бывает за антиправительственные суждения? — возражает мать.
«Сейчас мама заплачет», — думает Вера.
— Ах, Александра Николаевна, Александра Николаевна! Не в деда вы пошли. Нет, нет, не в деда[8].
Родители замолчали. Вера уже знает, что сейчас они оба смотрят на портрет ее прадеда — великого русского философа и правдолюбца Петра Яковлевича Чаадаева.
Проходит минута, другая, и мать уныло говорит:
— Но ее не примут ни в одно казенное заведение. Она должна извиниться, должна!
— Примут или не примут — дело не в этом, — резко возражает отец. — Дело в чести, в порядочности, и я решительно против того, чтобы девочка поступалась своими убеждениями, каковые, кстати, я одобряю.
Петр Николаевич уходит, хлопнув дверью.
«Милый, добрый папа! — шепчет Вера, и сердце ее переполняется гордостью за отца. — Иначе ты не мог сказать. Спасибо тебе, хороший мой».
С замиранием сердца ожидает Верочка неизбежного объяснения с матерью. Но время идет, а Александра Николаевна так и не затрагивает щепетильной темы. По-видимому, затянувшееся выздоровление дочери препятствует разговору. А быть может, мать не решается идти наперекор отцу? Но вот однажды, когда Верочка меньше всего ожидала этого, в комнату неслышными шагами вошла мать. Наклонившись, она прикасается губами ко лбу дочери. Дочь притворяется спящей.
— Верочка.
Вера неохотно поднимает ресницы.
— Доченька, разве мы не заслужили твоего доверия? — начинает мать издалека.
— Кто это «мы» и о каком доверии идет речь? — притворяется девочка непонимающей.
— Я и твой отец. Мы хотим, чтобы ты пошла к Марии Львовне и попросила прощения.
Вера молчит.
— Разве мы не хотим тебе добра? Послушай нас.
Верочка решает говорить напрямик.
— Но отец, я слышала, не разделяет твою точку зрения.
— Ах, господи, Верочка, — мать часто моргает глазами — отец ровным счетом ничего не понимает. Он такой непрактичный.
— А ты практичная?
— Вера!!!
Дочь морщится и отворачивается к стене.
— Судомойкой, вот кем ты будешь.
— Ну и буду.
— С твоим характером тебе плохо придется.
Верочка укоризненно оглядывается на мать. Широкое, немного скуластое лицо матери такое несчастное, а глаза такие добрые, что Вера едва не заревела от жалости.
— Мама, ты не расстраивайся. Я буду учиться сама, но к ним я не пойду: одна «капрал» чего стоит. Говорит, что замуж не пошла потому, что душой и телом принадлежит одному господу богу. Врет она. Просто к ней никто не сватался. Оно и понятно: увидев ее, заикой останешься.
