Как-то я случайно встретил Олю Голубеву. Оказывается она с семьей переехала на улицу Рылеева совсем рядом со мной, и я теперь мог ходить к ним с Лёшей слушать музыку. К нему часто приходили гости, и совершались церемонии слушания «Dark Side Of The Moon» и «Jesus Christ Superstar». Каждый раз это было таинство. В то время это действительно воспринималось именно так, разговаривать было невозможно, музыку можно было только впитывать.
Ещё когда я приезжал в отпуск из Армии, мы познакомились с Андреем Усовым, которого все просто звали Вилли. У него был теплый гостеприимный дом, и на все праздники собиралась прекрасная компания. Он очень любил показывать слайды, а потом все непременно пели любимые песни «Beatles», «Stones» и Саймона и Гарфанкеля. У него было много пластинок, и я очень полюбил Кэта Стивенса – «Teaser And The Firecat». К тому времени брат Андрей купил стереофонический проигрыватель «Вега-101», и мои друзья уже безбоязненно давали мне любые пластинки. А Сэнди подарила мне двойной сборник «Beatles» 1967—1970. Это была моя первая настоящая пластинка.
Я продолжал работать в подвале и мечтал купить магнитофонную приставку «Нота» и приемник, на которые мне было никак не накопить. Но я чувствовал, что на такой работе долго не выдержу, и весной всё-таки решил снова перевестись в экспедиторы. Я уже не мог сидеть на одном месте, а это давало большую степень свободы и чуть больше свободного времени. Я продолжал заниматься музыкой, постепенно увеличивая продолжительность занятий, начинал входить в ритм интенсивной работы, и меня тащило всё дальше. Я подтянулся по теоретическим предметам и чувствовал некоторую уверенность в себе. За месяц до экзаменов я взял отпуск и стал заниматься по восемь часов в день. Никита Зайцев собирался поступать в Училище им. Римского-Корсакова, и я решил идти туда же, хотя Училище им. Мусоргского было совсем рядом, на Моховой. В этом был определенный снобизм, Училище им. Римского-Корсакова было при Консерватории и котировалось выше, к тому же Анатолий Кондратьевич хорошо знал тамошних педагогов и рекомендовал мне идти туда. Лена Емельянова, с которой мы раньше вместе учились, тоже училась там и уже заканчивала. Наверное всё же, моё решение было ошибкой. Когда мы с Никитой встретились на консультации, он познакомил меня со своим другом пианистом Сережей Курёхиным, которого он пригласил как концертмейстера. Консультация – это когда ты играешь экзаменационную программу не перед комиссией, а непосредственно перед преподавателем, который набирает класс. Как правило, после консультации он уже примерно представляет себе, кого он хотел бы видеть в числе своих учеников. Помню, мы стояли, о чём-то разговаривали, а Сергей читал ноты. Выяснилось, что они с Никитой не репетировали вместе, и он предполагал играть экзаменационную программу прямо с листа. Никто из нас не поступил. Я нисколько не обломался, а Анатолий Кондратьевич сказал, что готов заниматься ещё год, он был абсолютно уверен в том, что на следующий год я непременно поступлю, и выбрал более сложную и выигрышную программу. Я решил летом отдохнуть, а с осени снова интенсивно заняться подготовкой в училище.
Я продолжал работать и как-то мне позвонила Лена Емельянова и сказала, что ей предложили играть в какой-то группе, но ей это не очень интересно и дала мне телефон некоего Толи Быстрова. Толя оказался очень импозантным и уже не очень молодым человеком, который преподавал гитару в джазовом училище и со своим учеником Юрой Берендюковым собрал фолк-группу со струнным квартетом. Я пришёл на репетицию в ДК им. Капранова и сразу их устроил. Толя и Юра были хорошим дуэтом, они брали американские кантри-баллады и русские народные песни и прекрасно их аранжировали. Они строили планы сдать программу в Ленконцерт и стать профессиональным ансамблем, а я не знал, что это такое, и мне было интересно попробовать. В ансамбле были две девушки, которые играли на скрипках и пели, и всё было очень стильно. Толя всё время придумывал новые аранжировки для одних и тех же песен и иногда варьировал состав, приглашая по четыре скрипки и две виолончели. Все девушки непременно должны были петь и уметь двигаться, но с составом всё время происходила какая-то чехарда, кто-то всё время приходил и уходил. У моего друга Андрея Колесова была кузина Таня Балашова, которая училась в нашей школе и была на год младше нас. Она мне очень нравилась, но за годы учебы в школе мы толком не успели познакомиться и, тем более, подружиться. Как-то я увидел её по телевизору, поющей в каком-то ансамбле (это оказался ансамбль Александра Розенбаума). Я решил попробовать пригласить её в «Акварели» и позвонил Андрею. Таня пришла на репетицию, и было видно, что ей не очень нравится эта музыка, но она согласилась попробовать. У Толи Быстрова намечался юбилей, он пригласил весь оркестр и устроил что-то типа презентации. Но из этого получилось нечто невразумительное, я быстро напился и даже не заметил, как Таня ушла. Я чувствовал себя крайне неловко и больше не решился ей позвонить. Как-то на репетицию кто-то привел Ольгу Першину, которая пела ангельским голосом, и все говорили, что она поет, как Джоан Баез. Она держалась очень независимо и пришлась не ко двору, но мы с ней познакомились. Когда все девушки разбежались, я пригласил играть на скрипке своего друга Колю Маркова.
С осени я продолжил занятия с Анатолием Кондратьевичем. И в это же время Юра Берендюков договорился раз в неделю играть сокращенным составом в баре «Нектар». Там было совсем мало места перед стойкой. В это место люди покупали билеты и ходили на полуторачасовой сеанс дегустации. Это считалось круто. Мы попытались сыграть раза три. Я разучил «As Tears Go By» и пытался петь, одновременно играя на виолончели. В это время, продолжая работать экспедитором, я поехал в командировку в Кириши. Это командировка была хороша тем, что не надо было ночевать, а можно было обернуться за один день. Но по дороге туда, в нескольких километрах от Киришей, наша машина поскользнулась на глине, нас на скорости восемьдесят километров выбросило в кювет, и мы перевернулись. По счастью, мы с водителем остались живы, только я ударился и сломал кисть на левой руке. Руку на полтора месяца заковали в гипс, и мне пришлось оставить все свои музыкальные занятия. Гипс сняли только в декабре, и я стал ходить на лечебную физкультуру, пытаясь разработать руку. Анатолий Кондратьевич был очень расстроен, поскольку надо было начинать учиться с самого начала: я совсем не мог играть. Пока я был на больничном, я решил, что, как только поправлюсь, то непременно уволюсь из «Мелодии».
Когда я был ещё в гипсе, Лёша Голубев предложил мне съездить к одному загадочному человеку – Коле Васину. Он был не просто битломаном, а хранителем музея «Beatles». Мне было любопытно, но когда мы приехали, это превзошло все мои ожидания. Всё пространство полутемной комнаты было совершенно заполнено плакатами и портретами «Beatles», а в углу стоял манекен, похожий на Ринго. Сидели какие-то люди и рассматривали огромные альбомы, и очень громко играла музыка «Beatles». Хозяин оказался очень радушным человеком и сразу же напоил нас чаем. Было очень тесно, сам он жил под потолком на палатях, на которых было написано: «Господа, давайте рухнем в клёвость!». Но самым притягательным для меня было то, что у него были все пластинки «Beatles» и сольные альбомы. А пластинка Джона Леннона – «Live. Peace in Toronto» была с дарственным автографом. Когда я попросил Колю, можно ли взять что-нибудь почитать, он легко дал мне перевод книги Хантера Дэвиса «The Beatles – The True Story», рекомендация Лёши Голубева была лучшей гарантией. Я мгновенно прочел эту книгу, мечтая о том, что скоро смогу поехать её вернуть и снова оказаться в этом месте и взять почитать что-нибудь ещё. Я стал частым гостем этого дома, перечитал всё, что только можно было прочесть о «Beatles» и познакомился с массой замечательных людей.
