— Кто же помнит об обидах, когда идет война?
— Вот и ответ на твой вопрос, мой юный друг.
— Подожди, Дамон, ты не все сказал. Хорошо, врагов прогнали, никто больше нам не угрожает. Что дальше? Опять начнутся раздоры? Бояться-то больше нечего?
— Увы, именно так.
Страх! Еще одна мысль оставляет след в душе Перикла. Только страх способен удержать людей от преступлений, заставить их действовать сообща, подчиняться закону. Но страх рождает ненависть, а ненависть — ненадежный союзник. Полжизни понадобится Периклу, чтоб найти выход. Он поймет и убедит сограждан, что больше всего опасаться они должны самих себя, если хотят жить в мире и согласии…
Но до мира еще далеко.
Греческие города взволнованы зловещими слухами. Поговаривают, что персидский царь вновь собрал войска и снарядил флот, чтобы отомстить за поражение при Марафоне.
В Элладу пришел Страх.
— Дарий, помни об афинянах!
Он возненавидел их еще 10 лет назад, когда восстали ионийские города и прогнали тиранов — его надежных союзников. В Эфесе, Милете, в Карии, на островах Эгейского моря призывали не подчиняться персам. Греческие отряды двинулись в глубь Малой Азии и сожгли персидскую резиденцию — Сарды. Но сил не хватало. Посланцы восставших умоляли эллинов о помощи — откликнулись лишь Эретрия и Афины, отправившие 20 кораблей.
Дарий не тревожился и не торопился. Шаг за шагом его армия теснила греков, запирая их в городах. Спасти могло только море. Но в 494 году в решающей битве близ Милета последние надежды развеялись. Флот погиб: 350 кораблей было потоплено, сожжено или захвачено победителями.
Дарий мстил расчетливо и хладнокровно — за прошлое и на будущее. Тогда-то он узнал о союзниках восставших. «Афиняне? Что за народ?» — недоумевал царь. Ему объяснили. Он приказал подать лук, натянул тетиву и пустил стрелу ввысь, к небу, словно призывая его в свидетели. А затем промолвил: «Да свершится мое возмездие!»
«Дарий, помни об афинянах!»
Трижды слуга повторяет эту фразу. Каждый день. Всякий раз, когда царь царей, «повелитель четырех стран света» приступает к трапезе. Она — как заклинание, как призыв к отмщенью. О, он расправится с афинянами так же, как с Милетом, от которого остались одни развалины! Даже имя их должно исчезнуть: он истребит мужчин и обратит в рабов детей и женщин. Дарий ничего не прощает. Он не забыл, как оскорбили его в Элладе, когда он потребовал от греков «земли и воды» в знак покорности. Никто не посмел отказать ему, кроме Афин и Спарты. Афиняне убили его послов, а спартанцы бросили их в колодец, посоветовав взять земли и воды, сколько захочется.
Жалкая кучка наглецов! На что они надеются? На счастливый случай? Да, им однажды повезло: два года назад Мардоний уже покорил Македонию, его корабли двигались вдоль южного побережья Фракии, неумолимо приближаясь к Элладе, Греки были обречены, но, видно, боги услышали их мольбы: буря разметала флот Мардония, и ему пришлось отступить.
Вторично Дарий решил не испытывать судьбу. Он сменил командующего, посадил армию на корабли и отправил ее напрямик, через Эгейское море — к Марафону. Зря только он послушался совета Гиппия. Бывший афинский тиран уверял его, что высадка окажется легкой и конница без труда опрокинет неповоротливых афинских гоплитов. Греки нашли выход. Они расположились так, что не позволили развернуться персидским отрядам, да и сражались с отчаянием обреченных, не побоявшись далее рабам дать оружие. Теперь они кричат о великой победе и готовы лопнуть от гордости, что спасли Элладу от варваров.
«Дарий, помни об афинянах!»
Месть! Он уже видит, как дымятся разрушенные дома, слышит истошные вопли о пощаде. Одна мысль об этом придает силы его ослабевшему телу. Царь царей уже стар, но он должен дожить до счастливого часа. Он сам поведет своих бесстрашных воинов — 10 тысяч «бессмертных»…
Дарий Гистасп не дожил до похода. Он завещал сыну огромную державу и неутоленную ненависть к эллинам. Однако Ксеркс не спешил. Новый царь был молод, но осмотрителен, он не хотел рисковать. Мардоний, его двоюродный брат, недоумевал: разве Ксеркс не верит в успех? Хорошо, пусть он вызовет всех военачальников и выслушает их мнение. Может, они убедят его?
Ксеркс собирает совет. Он говорит спокойно, чтоб никто не догадался о его сомнениях:
— Я созвал вас для того, чтобы открыть вам свои замыслы. Я намерен перекинуть мост чepeз Геллеспонт, повести войско через Европу в Элладу и наказать афинян за все, что они учинили персам. Вы знаете — уже отец мой готовился к тому походу, но умер и не смог покарать виновных. Я не сложу оружия, пока не возьму и не сожгу Афин, жители которых обидели и меня, и отца моего. Ведь они вторглись в Сарды и предали пламени священные рощи. Что они сделали потом, когда мы вступили в их земли, — это, я полагаю, известно всем. Потому я и решил идти на них войной.
Кроме того, покорив афинян и пелопоннесцев, я раздвину пределы нашей страны до эфира Зевса. Солнце не будет светить никому за границами Персии — я пройду Европу и все земли превращу в одну. Не останется ни одного города или народа, которые посмеют воевать с нами.
К походу готовились четыре года. Гигантская государственная машина пришла в движение. По царским дорогам, перерезавшим всю страну, мчались тысячи курьеров. На почтовых станциях они лихорадочно меняли лошадей и скакали дальше — с инструкциями, донесениями, приказами… Слово царя услышали в самых отдаленных уголках империи — от Черного моря до Персидского залива, от Нила до Инда и Средней Азии.
Разделенная на 20 сатрапий, Персия управлялась наместниками, имевшими собственные войска и штат чиновников. Но централизованная бюрократическая система не оставляла места для своеволия. Государство не знало законов и подчинялось лишь приказам царя. Оно не знало и граждан — были подданные, исполнительные и послушные. Разноплеменное и разноязычное население исправно платило налоги, поставляло воинов для царской армии и трепетало перед именем монарха, которого редко кому удавалось увидеть в лицо. Впрочем, в восточных деспотиях это и не имело значения. Поклонялись не конкретному Киру, Камбизу, Дарию или Ксерксу, а царю как таковому, верховному повелителю. Титул был важнее имени. Правителей могли свергать, избавляться от них с помощью яда или кинжала, авторитет высшей власти оставался незыблемым. Она олицетворяла силу и как всякая сила требовала покорности.
Непослушных Ксеркс не терпел. Когда он уже готовился переправиться с армией в Европу, буря разрушила мосты через Геллеспонт, возведенные египтянами и финикийцами. Ксеркс приказал немедленно отрубить головы строителям и высечь кнутом пролив, а в море опустить оковы, воскликнув при этом:
