Словно все, что происходило в эти дни в России, в Петрограде, в Кронштадте, да и в Ревеле, где матросы то и дело митинговали, «ваше благородие» произносилось только с оттенком издевки, копошились какие-то самочинные комитеты, кого-то смещали, кого-то выбирали, кого-то делегировали куда-то, — словно все это его, начальника XIII дивизиона, не касалось и мичмана Исакова тоже не касается.
Так и запомнилось — Шевелев при первом же знакомстве игнорировал революцию. Он встал, помолчал, вглядываясь в мичмана-полукровку, и спокойно выговорил:
— Флот превращен в публичный дом. Матросня распустилась. Нас с вами этот митинг не касается. Достроим корабль, выйдем на позиции, и все станет на свои места. Вы назначаетесь на должность ревизора. Знакомы вам обязанности ревизора перед сдачей корабля казне?
— Так точно, господин капитан первого ранга.
— Приступайте к службе. Указания получите от старшего офицера. С чего полагаете начать? — спросил он внезапно.
— С изучения корабля, если разрешите, — быстро ответил Исаков, не подозревая, что выдержал испытание. Начальнику дивизиона ответ явно понравился. Знает мичман традицию русского флота — начинать службу в любом чине с изучения корабля. Настоящий моряк не погнушается полазить на брюхе и под котлами, а ревизору сам бог велел с этого начать, чтобы не хлопать ушами перед подшкипером, кладовщиками служб и прочими содержателями, когда они будут докладывать о вытребованных со складов верфи материалах и запасных частях, — редкий из содержателей не шельма, попадись ему лопоухий ревизор — вмиг вотрет очки и обведет вокруг пальца.
Беседуя с тем же таллинским военным инженером Корсунским, Исаков вспомнил свое «боевое крещение на ревизорском поприще». Баталер принес ему счет на лук, закупленный у частных поставщиков: «Извольте утвердить, господин мичман!..» Мичман прочел, прикинул, вздохнул — про нормы потребления лука слушать лекций в ОГК не довелось — и утвердил. «Счет на лук» повторялся ежедневно. А в конце недели жулик-баталер предложил мичману долю. «Устроил ему мальчишеский, совершенно идиотский скандал, — рассказывал Исаков. — Действие неожиданное: баталер, игнорируя меня, утверждал счета прямо у старшего офицера Валдайского. Хищения, разумеется, продолжались».
А команда, как водится, уже знала: новенький мичман неподкупен.
Валдайский — главное действующее лицо рассказа Исакова «Старшой с бульдогом», он выведен под именем Алдайского, крайнего монархиста, ненавидимого и матросами за издевательства над слабыми, не умеющими постоять за себя, и офицерами — из страха, что этот Старшой, с повадками городового и жандарма, навлечет гнев команды на всех офицеров. Мичман тоже проникся отвращением к его хамству и садистской манере натравливать на робких своего свирепого бульдога. Он чувствовал, что и Валдайский презирает плебея из черных гардемаринов. Но не сразу он понял политическую суть этого типа. Пока Валдайский был для мичмана просто злобным человеком, который по своему образу и подобию выдрессировал омерзительного пса. В таком, как Валдайский, конечно, разобраться легче: за столом береговой кают-компании, слушая споры офицеров о политике Временного правительства, Совдепа и матросского Центробалта, Валдайский непременно бросит реплику: «Всероссийский кабак» или скажет: «Перевешать десяток-другой ваших социалистов — и все придет в норму». И уйдет, не глядя на притихших подчиненных. Труднее раскусить кондуктора Земскова: вроде бы социалист-революционер, облечен полномочиями председателя судового комитета, но скользкий, не лежит к нему душа. А вот понять начальника XIII дивизиона Шевелева мичману совсем не по силам. Да, высокомерен. Зато храбр и хороший моряк — это действует гипнотически. Надо еще пуд соли съесть с матросами революции и самому стать ее сознательным участником, чтобы различать: кто и ради чего воюет.
Полугодие между приходом Исакова на «Изяслав» и Октябрем стало решающим для его главного выбора, потому оно достойно внимания. Да и сам он, когда начал писать, посвятил тому времени лучшие из своих рассказов.
Мичман оказался среди офицеров «Изяслава» почти единственным новичком. В команды новых эсминцев собрали лучших специалистов из полудивизиона особого назначения больших угольных миноносцев старого типа «Пограничник», прославленных в первые годы мировой войны. В бухте Копли-лахт к весту от Ревеля, тогда ее называли Цигелькопельской, в ковше завода у одной из достроечных стенок — так именуют причалы, куда ставят спущенные со стапелей коробки на время начинки, вооружения, испытаний и сдачи казне, — в оборудованных нарами трюмах большого сухогруза рейсовой линии Одесса — Петербург «Диана» размещались команды «Изяслава», «Автроила», «Гавриила» и «Константина». На «Диану» назначали дежурного офицера, по неписаному флотскому закону эти малоприятные обязанности спихивали на новеньких. Исаков чаще других дежурил на плавучей казарме, остальные офицеры к вечеру расходились по домам — они снимали квартиры в городе и старались поменьше толкаться среди матросов.
Вечером, в одно из первых дежурств Исакова на «Диане», старший комендор «Изяслава» Иван Капранов, близкий к большевикам, отечески разъяснил мичману, что ему не стоит укорачивать буянов, — невзначай обидят, а команда справится с ними сама. Капранов стал одним из его опекунов на годы. Не ущемляя самолюбия и даже соблюдая субординацию, он вводил Исакова в «курс момента», чтобы тот по горячности и незрелости не нарвался на стычки с матросами из чужих экипажей.
Так же вежливо Капранов и большевик Злыднев, турбинный машинист, оставили однажды дежурного мичмана по «Диане» под арестом «при каюте часика на два», предварительно отключив в каюте телефон: на «Изяславе» назревал скандал, провоцируемый Валдайским, и вожаки революционных матросов предпочли в тот вечер сбросить в бухту дрессированного бульдога, а потом без шума спровадить его хозяина, но расправу над офицерами предотвратить.
Опять — «школа I и II ступени». Значит, мичману начинают доверять. Во всяком случае, к нему приглядываются те, кого готов перевешать Валдайский.
В те дни мичман мало чем отличался от матросов. Инструментом научился владеть еще на дорогах Кавказа и в гараже Технологического. Белоручкой не был и в двух кампаниях практики на морях Тихого океана. Поселился — единственный из офицеров — в одной из кают корабля, опутанного всевозможными шлангами, проводами, электрокабелем, а когда внезапно кабель замкнуло и в каюте случился пожар, не побежал звать нижние чины, сам нашел на посту сбрасывания мин топор, обмотал рукоять ветошью и перерубил проводку.
