— Остерегайтесь этого юнца в болтающейся тоге. Он один стоит нескольких Мариев...
Многие вспоминали теперь предостережение старого диктатора. Юлий Цезарь, довольно медленно преодолевший первые ступени карьерной лестницы, приближался к 40-летию и стремительно нагонял упущенное время. В 65 году он впервые занял должность эдила, но с тех пор шел от успеха к успеху, а его тайная борьба против сената и партии консерваторов постепенно приближалась к фазе открытого столкновения.
На кого работал Цезарь? Вот уже семь лет весь Рим мучился этим вопросом. Поначату его считали человеком Марка Лициния Красса, миллиардера, сколотившего баснословное состояние на строительных подрядах и теперь рвавшегося к политической власти. Цезарь действительно близко дружил с Крассом, не обходя вниманием и его супругу — ненасытную стареющую Тертуллу, но именно он манипулировал дельцом и охотно запускал руку в его мошну.
Затем его заподозрили в связях с Луцием Сергием Каталиной, но и в этом случае Цезарь использовал Каталину в своих целях, а не наоборот.
Наконец, о нем заговорили как о ближайшем соратнике Гнея Помпея, воевавшего вдали от Рима. Цезарь якобы согласился помочь ему упрочить свою власть, и без того огромную. Все эти измышления содержали долю истины, но далеко не всю истину. Цезарь всегда работал только на Цезаря. Остальные люди виделись ему лишь пешками в его собственной игре.
После смерти Лепида республиканские институты, казалось, вернулись к нормальному функционированию. Каждый год избирались два консула, которые по истечении срока полномочий отправлялись в качестве проконсулов в провинцию, где восстанавливали свое состояние, серьезно пострадавшее в ходе избирательной кампании. Через 10 лет каждый из них мог надеяться на новое избрание. Таким путем сенаторская аристократия из поколения в поколение обеспечивала своим отпрыскам почетную карьеру и жизнь, достойную истинного римлянина — свободного гражданина свободного города.
Впрочем, нормализация политической жизни носила чисто внешний характер. На самом деле, перед Римом, уже завоевавшим полмира, стоял болезненный выбор: либо сохранение гражданской свободы в масштабах полиса, либо мировое господство. И традиционное противостояние между оптиматами и популярами обрело вид столкновения между сторонниками защиты прежних порядков и проводниками идеи сильной личной власти.
Летом 58 года Рим жил в тревожном ожидании. Ходили слухи, что Цезарь, Красс и Помпей заключили между собой тайное соглашение7 о совместном захвате власти. События последних месяцев — объявление о скорой женитьбе Помпея, только что расставшегося с последней женой, на единственной дочери Цезаря Юлии и вынесение Цезарем на обсуждение сената закона о предоставлении земель ветеранам армии Помпея — позволяли думать, что эти слухи небеспочвенны.
Споры вокруг закона о землях для ветеранов положили начало открытой вражде между близким к популярам консулом и сенаторской оппозицией. Против принятия закона решительно выступил глава партии оптиматов Марк Порций Катон. Дискуссия принимала все более ожесточенный характер, и Цезарь, утратив свое всегдашнее терпеливое спокойствие, отдал приказ немедленно арестовать оппонента. Когда ликторы уводили Катона, за ним дружно последовала добрая половина сенаторов, а один из них, знаменитый император Марк Петрей, в 62 году разбивший мятежное войско Каталины, на самом пороге курии гордо заявил Цезарю:
— Лучше я пойду в тюрьму за Марком Порцием, чем останусь здесь с тобой!
Но в том и заключалась великая сила Цезаря, что он умел отступать перед непреодолимым препятствием. Поняв, что он недооценил волю сенаторов к сопротивлению, он велел отпустить Катона и закрыл заседание. Он добьется своего и без их одобрения. Второй консул — безликий Марк Кальпурний Бибул — не сможет стать для него серьезной помехой.
Семью годами раньше Бибул, тогда близко друживший с Цезарем, вместе с ним служил в должности курульного эдила. Он владел солидным состоянием и охотно оказывал материальную помощь другу, тогда не просто сидевшему на мели, но и наделавшему столько долгов, что уже никто не соглашался давать ему взаймы даже под самый грабительский процент. Целый год Бибул оплачивал из своего кармана публичные зрелища, организацией которых занимался его коллега. Надо отдать Цезарю должное: в проведение зрелищ он вложил столько таланта, что к концу года римский плебс проникся к нему самой пламенной любовью. О том, что на свете существует еще какой-то Бибул, никто даже не догадывался. Но простодушный Бибул не обижался. До того самого дня, когда Цезарь, выставляя свою кандидатуру на выборах консулов, наотрез отказался взять его в качестве коллеги и отдал предпочтение человеку, которому покровительствовал Помпей. Тогда-то у Бибула и открылись глаза. Отныне он воспылал к Цезарю самой черной ненавистью. Как бы там ни было, консулами они были избраны вместе, но их сотрудничество не отличалось сердечностью. Именно на Бибула и рассчитывала сенаторская оппозиция в своих надеждах подстроить Цезарю ловушку.
Все эти грязные игры таили в себе немалую опасность, и римская аристократическая молодежь ее чувствовала.
Марку Юнию Бруту в это время исполнилось 24 года, и из-за сложных семейных взаимоотношений он оказался в самом центре разыгрывавшегося политического кризиса. Положение человека, попавшего между молотом и наковальней, в любом случае незавидно. Для Брута молотом стала любимая, но слишком требовательная мать, а наковальней — глубоко уважаемый дядя, воплощение семейного авторитета и главная опора в будущей карьере. Марк буквально разрывался между Сервилией и Катоном, которых в равной мере любил и которые дошли до того, что перестали друг с другом разговаривать. Брут хорошо знал, кто главный виновник их ссоры. Это был Цезарь.
Сервилия всегда полагала, что стоит выше глупого чувства, именуемого любовью. Когда ее дядя Ливий выдал ее замуж за Брута, она была почти ребенком. Ее мнения, разумеется, никто не спрашивал. От первого мужа она сохранила единственное доброе воспоминание — своего сына.
Второе замужество она организовала самостоятельно, но руководствовалась отнюдь не сердечной приязнью. Децим Юний Силан принес ей материальное благополучие и даже роскошь и стал надежной опорой ее братьям и сыну. Но стоила ли игра свеч? Да, она заставила мужа реализовать максимум его способностей — более скромных, чем она рассчитывала, — и добиться должности консула. Но он занял высшую магистратуру в 62 году, сразу после Цицерона, и на его фоне окончательно потерялся. Сервилия никогда не могла ему этого простить.
