Вместо того, чтоб пойти обратно тою же дорогою, какою пришел, он решил возвращаться южным побережьем Азии и зараз, в видах будущей экспедиции, исследовать морской путь от Инда до Евфрата: в случае годности его он думал перевести войска прямо к тому месту, где ему пришлось отступить, и возобновить завоевания с того пункта, на котором он остановился. С этой целью он выстроил флот в 2 тысячи кораблей и, поместив его под начальство Неарха, сам поплыл с ним к устью Инда в то время, как армия следовала вдоль обоих берегов. Путешествие длилось 9 месяцев, вплоть до июня 325 года до н. э., прерываясь частыми экспедициями в прилежащие местности. В одной из них он едва не погиб жертвой своей безрассудной смелости. Жители города Маллова заперлись в своей цитадели и ни за что не хотели сдаваться. Александр решился на приступ и, не дожидаясь, пока принесут все лестницы, схватил одну из них, приставил к стене и под градом стрел взобрался на стены. За ним поспешили двое из его телохранителей и солдат Абреас, и все вчетвером принялись очищать стены от неприятеля. Стоявшие внизу солдаты молили его спрыгнуть обратно им на руки; но он, крикнув, чтобы все, любящие его, последовали за ним, соскочил вместе с товарищами в самую цитадель. Вмиг масса индусов лежала убитыми и ранеными, но Абреас пал, пронзенный стрелою, и сам Александр получил тяжелую рану в грудь. Он еще продолжал драться, пока хватало сил; но истощение взяло свое, и он упал замертво. Вероятно, он тут бы и погиб, если бы в этот момент не ворвалась остальная армия и не отбила его. За это, конечно, маллы были разгромлены дотла, но и Александр чуть не умер от раны. К счастью, он выздоровел, и в тот день, когда он впервые мог выйти к армии, был свидетелем необычайного зрелища: горы и дол дрожали от рукоплесканий и криков ликующих солдат. Со слезами радости они обступали своего вождя со всех сторон, целовали ему руки, ноги, платье, закидывали цветами и всячески выражали свою безграничную преданность и любовь. Он был тронут и, щедро наградив армию, некоторое время провел в отдыхе и празднествах. Но вскоре он опять принялся за прерванное путешествие. Он доплыл с флотом до того места, где Инд разветвляется на два рукава, и, исследовав их во всем течении, велел Неарху плыть дальше по Персидскому заливу до Тигра. Сам же со своей армией он пошел сушею, дабы подробно изучить местность. Он прошел страну арабитов и оритов и углубился в пустыню Гедрозии (Белуджистанский Мекран), самую большую и страшную, какую он когда-либо проходил. По раскаленному песку, страдая от зноя, голода, жажды и жгучих ветров, он шел с армией в течение целых двух месяцев, оставляя за собою каждый день множество трупов. Три четверти войска и скота погибли в этом ужасном марше, и только горсть, истощенная и полубезумная, достигла каким-то чудом Пура, главного города сатрапии. Говорят, что двое солдат, нашедши однажды небольшую лужу, зачерпнули из нее в свои шлемы и принесли Александру испить; но он отказался от такого подарка и, вылив воду на песок, сказал, что предпочитает терпеть жажду наравне с остальными. Это поддержало бодрость солдат и успокоило их строптивость.
Следующую сатрапию Карманию – последнюю, не доходя Персиды – он, на память о том, что ее некогда проходил бог Дионисий на пути из Индии, приказал проехать вакхическим цугом среди вина, веселья и общего разгула, и сам, увенчанный хмелем и с тирсом в руке, ездил впереди войска. На границе он отрядил Гефестиона с частью армии проследовать в Персиду вдоль морского берега, а сам с остальною направился туда кратчайшим путем через горы. Он прибыл в Персеполь в конце января 324 года до н. э., а через несколько месяцев торжественно вступил в Сузу, после шестилетнего отсутствия на востоке.
Александр завершил предприятие, ради которого он оставил Европу в 334 году до н. э. Высадившись на берег Геллеспонта с горстью людей и ничтожной казною, он в десять лет покорил весь известный тогда мир и теперь, воссев на древний престол “великих царей”, мог смело утверждать, что то, что он совершил, не удалось совершить ни одному человеческому существу до него. Кругом, на необъятном пространстве, не было племени или страны, которые не были бы ему подвластны, и, оставшись свободным от походов – впервые с тех пор, как он стал сознавать себя мужем, – он мог заняться работою по консолидации своих колоссальных владений. А эта задача была не из легких: властелин четырех миров – эллинского, египетского, семитического и собственно персидского, ему предстояло слить все эти разнородные элементы в одно единое целое, проникнутое и связанное общей культурой и общей духовной жизнью. Без этого его монархия представляла бы неустойчивое, лишь внешним образом сколоченное строение, осужденное на участь, подобную той, какая постигла монархию Дария. Александр видел эту задачу создания новой нации с редкою отчетливостью, но, принявшись за разрушение ее, страшно обчелся в методе и средствах. Вместо того, чтоб производить амальгаму, приняв за базис высшую культуру, вместо того, чтоб положить в ее основу эллинизм и стараться поднять низшие народы на тот уровень, на котором стояли греки в их общественной и духовной жизни, он, отчасти из желания примирить с собою персов, а больше всего в силу развившихся в нем симпатий к ориентализму, сделал базисом слияния персидскую культуру, стараясь подогнать под нее все остальные. Он первый дал пример “нового курса”, устроив в Сузе пышный двор с азиатским этикетом и церемониалом. Он снял с себя простую одежду греков, равную для царя и последнего водоноса, и облачился в пышное одеяние персидских царей, обшитое пурпуром и драгоценными камнями. Для высшего самоотождествления с сынами Солнца он даже решил завести многоженство, столь несвойственное греческому миру, и к своей первой жене Роксане прибавил двух других, дочерей Дария и Артаксеркса III. Он стал требовать того же и от своих подданных и, для поощрения междубрачия, щедро одарил 80 своих полководцев, женившихся на знатных персиянках. Он из своих частных средств дал приданое 10 тысячам персидских девушек, вышедших замуж за македонян, и мужьям их дал отличные места по администрации и военному ведомству. Наконец, в июне 324 года до н. э. он послал в Грецию приказ причислить его к сонму небожителей и честить его, как Бога, алтарями и жертвоприношениями.
Но эти реформы сопровождались другими, еще более важными, в другом направлении. Состоя первоначально из 35 тысяч человек, главным образом македонян и греков, армия Александра с течением времени возросла до 130 тысяч, набранных из разных местностей Азии. Как это всегда делалось в древности, представители каждой народности в их национальном костюме и вооружении составляли отдельные корпуса, занимавшие и в боевом строю и в лагерях особые места и игравшие второстепенную роль вспомогательных отрядов. Ядром же армии – войском par excellence[1] – продолжали быть македоняне и греки, которые, скорее в качестве сподвижников царя, нежели его подданных, ревниво оберегали свое положение и привилегии от посягательства на них азиатов. Но вот уже после Гавгамельской битвы Александр стал замечать некоторую перемену в отношениях к нему солдат и полководцев: проникнутые чувством равенства и независимости, они стали обнаруживать явные признаки нежелания следовать за ним в его завоевательных стремлениях, а при Гифазисе даже заставили его остановиться. Александр увидел, что с таким материалом ему не удастся довершить то, что он так блистательно начал: ему нужны для этого безличные рабы, которые были бы привязаны к его особе и не знали бы ничего на свете, кроме его воли. Оттого в бытность еще в Индии он разослал в отдаленные провинции приказы набрать для его лейб-гвардии 30 тысяч знатнейших юношей и обучить их македонской тактике; а теперь в Сузе он принялся раздавать высшие военные посты персидским офицерам и заполнять ряды выходцами из Азии. Раньше конница, а затем и фаланга наполнилась персами и мидянами, и все прежние барьеры рухнули, низведши греко-македонян на степень простых, ничем от других не отличающихся солдат.
