Я знал уже Трефолева по стихотворениям, часто печатавшимся в газете «Северный рабочий». Но не был знаком с ним лично. А теперь представился удобный случай подойти и заговорить с ним.
Он пересмотрел все книги и собирался уходить… Я осмелился и спросил, книги каких писателей необходимо читать в первую очередь.
— Пушкина читайте, Пушкина! Ну, а потом Лермонтова, Некрасова, но, главным образом, читайте и перечитывайте Пушкина, — повторил он, — в нем все, что нужно. Но я спешу…
Я пошел проводить Трефолева. Мы прошли квартала два и разговорились. Он спрашивал меня, откуда я, где учился, что читал, что нравится мне из прочитанного. Я охотно рассказал ему о своей жизни и работе.
Он обратил внимание на мою любознательность, привел несколько примеров из жизни своих знакомых — самоучек Ивана Захаровича Сурикова и Спиридона Дмитриевича Дрожжина.
— С них нужно брать пример: учиться и никогда в жизни не отчаиваться, — заключил Трефолев.
Я назвал его по имени.
— Вы знаете меня? — удивился он.
— Венедикт Иванович, букинист, говорил о вас. Потом я много читал ваших стихов в газете, а книг еще не встречал.
— А вы зайдите ко мне в управу, где я служу, — он назвал улицу и дом. — Там я поищу кое-что для вас, заходите…
Было уже совершенно темно, когда я простился с Леонидом Николаевичем.
Прошло много времени, пока я наведался к Трефолеву.
— Леонид Николаевич здесь? — робко спросил я у встретившего меня швейцара, перешагнув порог управы.
— Здесь, но занят. Садитесь, подождите.
Швейцар доложил, и Леонид Николаевич вышел в переднюю комнату.
— Ах это вы? Помню, помню! — и ушел обратно в кабинет, откуда через несколько минут появился с книгою в руках. Это был сборник его стихотворений, изданный в Москве в 1894 году.
— Вот вам, читайте, да не забывайте Пушкина, — и, усмехнувшись, добавил: — и меня тоже. Заходите в другой раз, — он торопился, — у меня люди…
Я поблагодарил его, и мы простились. Но он вернулся от дверей кабинета и остановил меня.
— Вот что, к следующему разу писец перепишет вам кое-что из моих стихотворений. Я скажу ему. Вы недельки через две понаведайтесь…
Я долго не заходил к Трефолеву, но все время думал, если не сходить, то, может, многое в жизни потеряю… А он такой добрый, ласковый, но все занят. У него всегда общественные дела и какое-то начальство с блестящими пуговицами на мундирах.
Наконец мне посчастливилось, Леонид Николаевич был в хорошем расположении духа, а главное, у него не было посетителей.
— Вы как-то говорили, что любите театр, помните? — спросил он.
— Да, люблю, но я смотрел только «Горе от ума»…
— Мне довелось видеть знаменитого Михаила Семеновича Щепкина. Лет сорок назад он из Москвы приезжал. Две пьесы ставили тогда с его участием: «Ревизора» Гоголя и «Скупого» Мольера.
— «Ревизора»-то я читал, а «Скупого» не знаю, — сказал я.
— А вот наше купечество, — начал он, — не уважает хороших классических пьес. Помню, как плохо встретили великого артиста. Обидно было со стороны смотреть на такое равнодушие, — и он кратко рассказал о знаменитом Щепкине и как любил его народ.
— Театр-то наш, Ярославский, интересен тем, что он самый первый в России, основан Федором Григорьевичем Волковым. Через год будем праздновать 150-летие его существования…
Леонид Николаевич передал мне переписанные писцом свои последние стихотворения, в том числе и новый «Камаринский» — памфлет на англо-бурскую войну в Южной Африке.
В 1900 году Леонид Николаевич был инициатором организации 150-летнего юбилея русского театра, который, по словам одного исследователя, «вопреки воле правительства превратился в большое событие в жизни страны и театра».
На юбилее 9 мая 1900 года Леонид Николаевич, встреченный громкими рукоплесканиями, искренне, просто и задушевно прочитал стихотворение «На родине русского театра».
На торжество, посвященное памяти отца русского театра, приехали в Ярославль лучшие артисты Москвы и Петербурга. Среди них: Южин-Сумбатов, высокий, стройный и красивый, не в меру тучный «Дядя Костя» — Варламов, солидный Давыдов, директор Императорских театров Теляковский и главный режиссер и драматург Евтихий Карпов — автор «Рабочей слободки», Сухово-Кобылин — автор «Свадьбы Кречинского», седенький восьмидесятилетний старичок.
На чествовании присутствовал низенький, но очень тучный В. М. Михеев — редактор ярославской газеты «Северный край», от которого вся извозчичья пролетка визжала, скрипела и гнулась до земли, когда он на нее садился. Много было и знаменитых актрис…
После этого торжества Леонид Николаевич стал чаще и чаще прихварывать. К тому же начальство во главе с губернатором косо смотрело на него за «неподчинение законности» в программе празднования.
Тяжел и тернист был путь Леонида Николаевича. Недаром он был таким добрым и отзывчивым к простому, забитому нуждой и бесправием русскому человеку, Касьянам и Макарам нашего далекого прошлого.
Каждый раз, когда слушаешь его «Дубинушку»:
По кремнистому берегу Волги-реки,
Надрываясь, идут бурлаки…
или «Камаринского», невольно вспоминается их автор.
Мной не забудутся его глубокая любовь к народу, вера в его будущее и надежды на силы народные… Салтыков и Некрасов признавали у Трефолева «немалый талант», Некрасову принадлежит выразительный отзыв о поэте: «Стихи Трефолева бьют по сердцу», «Это мастер, а не подмастерье». На замечание собеседника о том, что Трефолев — ученик Некрасова, последовал ответ: «Скорее последователь, но если ученик, то такой, которым может гордиться учитель».
Стремление внушить читателю отчетливое сознание права на счастье, характеризует многие стихотворения Трефолева.
Несчастный отставной чиновник, спившийся и превратившийся в шута, Касьян — «мужик камаринский» и многие другие обделённые счастьем — таковы герои Трефолева.
Большой популярностью пользовалась его «Дубинушка», «Шут», «Ямщик», «Грамотка» и многие другие стихотворения.
Песня о «камаринском мужике» в те годы пользовалась исключительной популярностью среди прогрессивной общественности и демократической молодежи. И это стихотворение следует, по всей вероятности, отнести к числу высших идейно-художественных достижений Леонида Николаевича Трефолева.
Припоминается мне еще один литературный вечер в Волковском театре. Великим постом в те времена не разрешалось «комедийное действо», это считалось грехом. Театр был свободен. Время от времени в нем устраивались по казенной программе, с дозволения начальства литературные вечера. На таком вечере я видел в последний раз Леонида Николаевича, выступавшего с новыми стихами и встреченного бурными аплодисментами. Тогда же выступал со своими рассказами Михаил Павлович Чехов — брат Антона Павловича.
