«Медвежье царство» получил, спасибо за переплет. «Путешествие» все еще не собрался Вам послать в надежде, что летом заедете сами.
Поклон Тоне и всем Вашим. Скоро грачи прилетят. Вот время-то идет как быстро. Клавдия Михайловна и все наши кланяются Вам».
Потом получил еще письмо. Вячеслав Яковлевич поздравлял меня и мое семейство с новым, 1934 годом. Он сообщал:
«Жду не дождусь, когда же вышлю я «Угрюм-реку». Вот там есть, что почитать и что послушать…
Вся беда в том, что сам не могу получить из магазина, 20 заказанных экземпляров. В таком же положении многие мои друзья, которым не досталось из 25 экземпляров авторских.
Книга, как только появляется с фабрики, ее расхватывают, я опять заказываю, злюсь и т. д.
Стихотворение милой Тони очень умное, хорошее, но не по летам печальное. Рано ей размышлять на такие темы. В будущее надо глядеть бодро и не давать оседлать себя всякой хандрой. Впереди ее вся жизнь и жизнь ее должна хорошо сложиться потому, что она сама славная женщина. Поклон от всех нас».
В 1934 году, в Москве, на съезде писателей в перерыв между докладами я встретился с А. Н. Толстым около столов с газетами и журналами.
— А что же, Алексей Николаевич, не видать Вячеслава Яковлевича?
— Он должен быть непременно сегодня же, собирались ехать вместе, но его задержали какие-то дела.
— Алексей Николаевич, а как продвигается «Петр», — поинтересовался я, — когда вы его закончите?
— Сейчас занят другой работой — «Иваном Грозным», а как закончу его, и за «Петра» примусь.
Он хотел еще что-то сказать, как вдруг из густой толпы, словно поплавок из воды, вынырнул Вячеслав Яковлевич.
— Вот он! — громко сказал Алексей Николаевич.
Поздоровались мы с ним по старинному обычаю. И только Вячеслав Яковлевич стал рассказывать, почему задержался, как раздался звонок, и все заторопились в зал на свои места.
В последние дни работы съезда как-то вместе вышли с Вячеславом Яковлевичем на улицу. Было темно, холодно и поздно. Остановились около Дома Союзов, поговорили немного о жизни и Ленинграде и стали прощаться. Не думал я тогда, что расстаемся навсегда.
И вот идут годы один за другим. Многое уходит из жизни, но светлый образ родного по душе человека никогда не померкнет и не исчезнет из моей памяти, не погаснет его чистая, глубокая любовь к людям.
АВТОР ПЕСНИ О «КАМАРИНСКОМ МУЖИКЕ»
В 1892 году я приплыл на барке с дровами в Ярославль. Я был очарован и городом с красивой набережной и Волгой, убегающей вдаль к Костроме, особенно, когда смотришь на нее с высокого берега — «Стрелки», словно с птичьего полета. Перед глазами широкие просторы Заволжья с зеленеющими рощами многочисленных дач. Смотришь на все и не можешь налюбоваться этой дивной красотой, щедро разбросанной чьей-то невидимой рукой во все стороны. «Как это несравнимо с нашей бедной деревушкой, с нашей унылой природой», — думал я. А, может быть, так особенно радостно и интересно воспринималась жизнь потому, что шел мне только 19-й год.
Все привлекало мое ненасытное любопытство: и набережная, и бульвары, богатые тенью вековых лип, и театр, который я видел первый раз в жизни. Подойдя вплотную к его небеленным каменным стенам, я с робостью и волнением прикасался рукой к этим, как мне казалось, священным камням и чувствовал усиленное биение моего сердца. Мне приходилось читать «Горе от ума», «Ревизора» и «Недоросль», но я не имел никакого понятия о том, как это представляют в театре. Все это было для меня тайной, загадкой, которая пряталась вот за этими стенами…
Я и подумать тогда не мог, что здесь, в храме Мельпомены, я встречусь с Качаловым, Орленевым, Адельгеймами и другими замечательными жрецами театрального искусства…
И вот я остался в этом городе жить. Работал я на фабрике рабочим в лесопильном отделении, получая пятьдесят копеек в день.
В первый же год я побывал в театре. Смотрел «Горе от ума». Впечатление было необычайное.
На фабрике я познакомился с одним очень культурным человеком — кузнецом Лукичом, который стал моим учителем и неразлучным другом на многие годы. Он рассказывал мне, что Ярославль богат и красив не только природой, но и людьми, которые когда-то здесь жили… Около церкви Пророка Ильи было пустое место. Тут стоял сарай, в котором Федор Григорьевич Волков начал показывать первые представления, отсюда и начался первый театр на Руси… А ближе и гимназия, в которой учился Николай Алексеевич Некрасов, недалеко от нее находился дом его брата Федора Алексеевича, в котором жили Некрасовы.
А на «Стрелке» находился Демидовский юридический лицей, профессором его был Константин Дмитриевич Ушинский — выдающийся русский ученый-педагог.
Возле Спасского монастыря, на берегу реки Которосли, освобожденный из ссылки, из Ферапонтовой пустыни, скончался на барке патриарх Никон. В этом же монастыре была найдена Мусиным-Пушкиным рукопись «Сказание о полку Игореве».
Это были захватывающие меня новизной долгие и сердечные беседы кузнеца о прошлом русского города на Волге.
— Но и сейчас, — говорил он, — есть в Ярославле интересные люди: в Казенной палате служит М. П. Чехов, еще живет в городе седенький старичок — Леонид Николаевич Трефолев, автор песни о «камаринском мужике».
Трефолев служил в земской управе и был большой охотник копаться в старых книгах на толкучке у букиниста Венечки Смирнова. И мы часто с Лукичом тоже проводили немало времени около старых книг, разрывая бумажные кучи, как два петуха, в поисках жемчужных зерен. Труды наши даром не пропадали, мы находили кое-что очень ценное. Никогда не забыть, как попалась мне книжка «Двадцать биографий образцовых русских писателей» Виктора Острогорского.
Нередко я один бывал у букинистов. И вот однажды я заметил почтенного старичка, о котором мне говорил Лукич. Он пересматривал у Венечки книги, разложенные на земле, прямо на половиках. Одет он был в теплое поношенное драповое пальто, в теплой шапочке «пирожком», в кожаных черных перчатках, с тросточкой и портфелем под мышкой. Большинство книг лежало открытыми, чтобы можно было читать их заглавия, а другие, закрытые, почтенный старичок деликатно открывал своей тросточкой. И если какая-нибудь интересовала его, наклонялся, брал в руки и рассматривал ее внимательно. Он обращал больше внимания на иностранную литературу, искал Мицкевича и еще каких-то авторов.
Венечка подозвал меня к себе:
— А знаешь ли, кто этот старичок в очках с тросточкой? Трефолев — поэт. Подойди, поговори с ним, он посоветует тебе, какие книги читать и какие покупать. Человек он интересный.
