Потом Бестужев спросил одного из конвойных, знает ли он, за что сослали «секретных», тот ответил: «Царь-салтан угей!» — и провел ребром ладони по шее. Видно, хорошо запомнил, как Лунин сказал бурятам, что хотел сделать царю «угей». Бестужев уточнил: они хотели, чтобы все — и русские, и буряты — были равны и чтобы нойоны[6] не могли наказывать своих подчиненных, как того шахматиста…
На последнем ночлеге в Хараузе декабристы, узнав из газет о революции во Франции, выпили шампанского и спели «Марсельезу». Странно звучали ее слова на французском языке у костра, в таежной глухомани…
На четвертый день, перевалив через Яблоновый хребет, путники доехали до Читы. Без труда найдя дом Завалишина, которого все тут знали, Бестужев поднялся по ступеням высокого крыльца с навесом. Хозяин сидел за столом.
— Ба! Михайло! — воскликнул он, увидев гостя. Они дружески обнялись. — А ты, ей-богу, не стареешь. Слышал о твоем путешествии…
— Сбываются наши мечты. Помнишь, как мы хотели бежать по Амуру? Ты составил подробную карту…
— Не я первый. Штейнгейль еще в восемьсот девятом году попал на Ингоду и Шилку, а в четырнадцатом, после войны с Наполеоном, предлагал экспедицию по Амуру.
— И Орлов, Тургенев, Дмитриев-Мамонов… Кто только не писал об этом. Друг нашего семейства Василевский советовал брату Николаю поискать в архивах, не затевал ли чего Петр Великий на Амуре…
Долго говорили старые друзья об освоении Сибири. Узнав, что Бестужев не устроился на квартиру, Завалишин предложил остановиться у него и начал рассказывать о первых сплавах, которые прошли с большой помпой и успешно, а вот последний поход окончился трагично. Корсаков и Буссе не сумели обеспечить возврат войск вверх по Амуру после окончания войны,[7] солдаты оказались без продовольствия, в результате погибло около трехсот человек.
— Нынешний сплав может осложниться из-за мелководья — снега мало, — сказал Завалишин.
— Нужны шоссейные и железные дороги, — вздохнул Бестужев. — Батеньков составил несколько проектов железной дороги через Сибирь, но ими пренебрегают, а стоило американцу Коллинзу заикнуться о строительстве ее от Верхнеудинска до Амура, как все зашевелились. Слышал о нем?
— Не только слышал — видел его. Он ведь тут. Носятся с ним… Но проект чрезвычайно важный…
— Так-то так, а знаешь условия Коллинза? Безвозмездное пользование в зоне дороги лесом, камнем, разработка металлов без пошлины и налогов. И Муравьев все же клюнул: срочно послал курьера в Петербург. Весь край — золотое дно, вот американцы и ловят нас на удочку, хотят снять сливки… Бедная Россия!
— Наука экономическая учит, — сказал Завалишин, — что средства не падают с неба, а извлекаются из данной страны. Но наука не вошла у нас в плоть и кровь, потому мы и действуем вопреки законам экономики, думаем как-нибудь выкрутиться потом, обойти их, а в итоге обманываем сами себя.
— Не об этом ли пишешь? — кивнул Бестужев на листы.
— Именно. Пошлю в «Морской сборник».
— Не боишься последствий? Муравьев не простит.
— Надеюсь, поймет, что я пишу для общей пользы, а чтоб меня не обвинили в корысти, официально откажусь от гонорара. Быть равнодушным и молчать при виде явных нелепостей нам не пристало. Верно я говорю?
Долина реки, покрытой льдом, стиснута горами, поросшими хвойным лесом. Со склонов бегут вешние воды. Бестужев с Павлом Пономаревым идут прямо по Ингоде. По берегу на несколько верст — плотбища, на которых строятся плоты и баржи. Бестужев щурится под лучами солнца, но настроение у него хмурое: скоро тронется лед, а половина барж не готова.
Они поднимаются на одну из них. Широкая утюгообразная посудина мало похожа на привычное глазу моряка судно. Рядом, на высоких козлах, широко расставив ноги, стоит мужик, держась за ручки длинной пилы. Его напарник внизу весь осыпан опилками. Брусья получаются толстые, сырые.
— Шабаш, мужики! — скомандовал Бестужев. Мужик, стоявший наверху, спрыгнул на землю, а нижний стал отряхиваться от опилок. — Толсто пилите: почти семь вершков.
— Но каждый год так, и ничего — плывут.
— Однако мне нужна хоть одна баржа полегче. — Бестужев начал чертить на оттаявшем песке. — Лежни и клади — таким вот макаром, матицу — как обычно. Клети у носа поуже. Палубы не надо вовсе. Ухватов по бортам — по шесть штук. Кормовой и носовой пни — потоньше, но из лиственницы. А пилить надо не толще пяти вершков. Уразумели?
— Ясно. Но что за баржа без палубы?
— Осадка будет меньше, проходимость лучше, а от жары, дождя поставим юрту…
Распрощавшись с рабочими, Бестужев с Павлом пошли к деревне Княже-Береговая, где они заказали особую быстроходную лодку на три нары весел. Она получилась длиннее обычной и оттого казалась уже и изящнее. Сделанная из тонкого кедрового теса, лодка была уже готова, осталось лишь прошпаклевать и просмолить швы. Пока они занимались этим, вдоль берега по полынье подплыл на лодочке какой-то тунгус в меховом малахае. Встав на ноги, он оказался неожиданно высоким, здоровым. За поясом охотничий нож с рукояткой из рога изюбра, точь-в-точь такой же, как у Бестужева. Перекинув через плечо связку убитых уток, на другое взяв ружье, он подошел к ним и поприветствовал. Узкие, хорошо выбритые усы смыкались с аккуратной бородкой и придавали лицу некоторый аристократизм. Раскосые, но широкие глаза были добры, однако взгляд — небесхитростный, заинтересованный.
— Слышал, в сплав идете. Лодка хороша, а не хотите еще эту?
Бестужев потрогал борта из бересты, легко приподнял ее за нос, убедившись, что она почти невесома.
— Оморочка — что надо! — сказал тунгус. Бестужев согласился и спросил, кто он и откуда.
— Я здешний. Дворянин Гантимуров.
— Дворянин Бестужев, — с улыбкой представился он, с любопытством разглядывая потомка князя Гантимура, о котором слышал многое.
— Ну что, берете? На мелководье выручит, вот увидите.
Павел с сомнением оглядел лодку, потом спросил хватит ли двух рублей.
— Забирайте, а я в придачу еще уток дам, — получив деньги, Гантимуров бросил на дно четыре утки и пошел в гору.
— Странный тунгус, — покачал головой Павел. — Не обморочил ли нас?
— Да что ты! Смотри, какая прекрасная байдара!
В сумерках Бестужев плывет на лодочке вниз по Шилке Крутые скалы, как фантастические великаны, то и дело преграждают путь. Шорох льдин, журчание струй у камней время от времени покрываются посвистом крыльев и кряканьем утиных стай. Тайга полна звуков — токованьем глухарей, тревожным уханьем сов, рявканьем гуранов.
