Следующие десять лет он провел на хлопковой фабрике, где ежедневно прокатывал ткани, складывал и разрезал. Тогда он читал только комиксы, но вскоре его заинтересовала философия и история. Он полюбил книги.
В двадцать восемь он бросил работу, купил билет на поезд в Южный Китай, собираясь устроиться в крупном городе Гуанчжоу представителем фирмы, продающей рабочую одежду.
– И это было нелегко, – смеется он, – на тот момент я никого там не знал.
Первый год он просуществовал в комнатке с окнами, затянутыми полиэтиленом. Компанию ему составили пятеро других людей и пара сотен тараканов. Иногда денег было настолько мало, что ему приходилось искать что-нибудь съедобное на рынке в овощных отбросах.
– Пожалуй, это был самый главный в моей жизни опыт. – Он выуживает листок салата из горшка и несколько секунд пристально его рассматривает. – Потом я начал наконец зарабатывать неплохие деньги. Но уже через несколько лет на юге я понял, что хочу на родину.
Все свои накопления он вложил в студию корейских боевых искусств, которую открыл в городе, помнящем руки отца.
– Я вообще ничего не смыслил в тхеквондо! Я нанимал тренеров, они давали уроки, но потом, когда дела пошли в гору, они стали требовать больше денег. А я, к сожалению, не мог им столько платить.
И снова Чжу Хаи стоял перед выбором: бросить или продолжать? Он сам уже давно интересовался боевыми искусствами и по вечерам отрабатывал перед зеркалом движения. И теперь, когда ему надо было решать – закрывать студию или самому попытаться стать тренером, он понял, что нужно делать. Он исколесил весь Китай на велосипеде, заходил в студии и к мастерам, заканчивал курсы, посещал семинары и получил наконец диплом тренера. В свои тридцать четыре года он стал самым старшим выпускником своего класса.
На истекающих кровью ногах
На следующее утро в комнате стоит такая холодрыга, что наше дыхание маленькими облачками разлетается по воздуху. Мы чистим зубы во дворе и как сумасшедшие хлопаем в ладоши. Они совсем красные от ледяной воды. Чжу Хаи ухмыляется:
– Ну что, маленький Ляй, сегодня дойдем до Баодина?
– Тридцать пять километров! Это мне не под силу! – жалобно протестую я. У меня в голове возникает свод правил, которые я сам составил для моего путешествия, и одно из них: каждый метр должен быть пройден пешком.
Оказывается, что у моего друга, как всегда, есть план.
И вот мы снова на шоссе, только мой рюкзак теперь не висит у меня на спине, как Старик Моря[1], а едет рядом со мной: Чжу Хаи привязал его к своему велосипеду и обещал везти весь путь до Баодина. Так что теперь на моих плечах висят лишь фотоаппараты, и идти гораздо легче, хотя мозоли на пальцах по-прежнему с каждым шагом разгораются огнем. А Чжу Хаи идет в быстром темпе, и каждый раз, когда я останавливаюсь сделать очередную фотографию, мне приходится поспешно догонять его.
И вдруг я совсем потерял его из виду. Легкий туман накрыл улицу. Я прислонился к фонарному столбу, поднимая правую ногу и поочередно шевеля пальцами, чтобы убедиться, что влага в ботинке появилась из-за лопнувших мозолей. Вдалеке я вижу силуэт Чжу Хаи, склонившегося над своим велосипедом, потом его загораживает проезжающий мимо трактор. А когда трактор уезжает, моего друга уже не видать.
«В рюкзаке все мои вещи», – вспыхивает в голове, и эта мысль ускоряет мой пульс.
Еще пару дней назад я был всегда начеку. Я прекрасно помню приторную улыбочку хозяйки отеля «Голубое море» в Лиули, когда она увидела, как я тащу с собой в душевую все ценные вещи.
Я вставляю в уши телефонные наушники и включаю альбом «Dark Tranquillity». Это помогает: под каскады скандинавских гитарных проигрышей, барабаны и надрывное пение я прихожу в себя и мужественно шагаю далее, в сторону Баодина. Я ощущаю себя Големом – путешественником.
Я покупаю себе чай в киоске и спрашиваю старика за прилавком, не видел ли он человека с большим рюкзаком на велосипеде?
Он отсчитывает мне сдачу и качает задумчиво головой.
Электрическая лампочка распространяет оранжевое свечение с потолка, на двери висит толстая занавеска, не пропускающая ни холод, ни самый свет, на полках груды бутылок с напитками и пакетиков с чипсами.
У меня возникает ощущение, что время растянулось.
Я показываю на деревянную табуретку в углу, старик согласно кивает, и я сажусь туда. Открутив крышку от бутылки, бездумно наслаждаюсь холодным чаем. Мой телефон вибрирует: Чжу Хаи коротко сообщает, что ушел на пару километров вперед и что мне следует идти быстрее.
Я вспоминаю, что надо бы позвонить моему другу Сяо Чай в Пекине, чтобы обсудить с ним план спасения моего фотоаппарата. В Интернете я нашел сведения о том, что мой широкоугольный объектив имеет некий заводской дефект, который в Пекине устраняют бесплатно.
– Сообщи мне за час до твоего прибытия в Баодин! – просит Сяо Чай.
Я разглядываю свои ноги. Выясняется, что вопреки всем подозрениям мозоли все еще не лопнули. Мутно-прозрачными жемчужинами возвышаются они на моих пальцах, ревностно оберегая розовое, стертое до крови мясо, пульсирующее под ними. Старик смотрит сочувственно:
– Окунуть ножик в спирт и проткнуть их, – советует он, артикулируя каждое слово медленно и понятно, и где этот тип умудрился так стереть себе ноги?
Я киваю, благодаря его за совет, потом осторожно натягиваю ботинок и ухожу, махнув на прощание рукой сквозь дверную занавеску. Мы добираемся до города вечером, и я едва держусь на ногах. Чжу Хаи приходится меня все время подгонять.
– Ну еще пару шагов! – призывает он, когда я снова останавливаюсь, прислонившись к стене, и отказываюсь двигаться вперед. Мои ноги – бетонные колонны, а в ботинках течет металл. – Скоро мы встретим твоих друзей!
Мы находим комнату с отваливающейся плиткой и осыпающейся краской, но она хорошо отапливается. Этот факт доставляет нам бесконечную радость.
Когда приходит Сяо Чай со своими друзьями, чтобы забрать фотоаппарат, я как раз заканчиваю прокалывать мозоли и дезинфицировать их. Некоторые мозоли уже начали кровить.
Сяо Чай смеется, глядя на мою электрическую зубную щетку. Он нажимает на кнопку и качает головой: «Ты, упрямая собака, уже еле ходишь, но электрическая зубная щетка всегда при тебе. Прямо коровье очко».
Точнее, он сказал «niubi», это из пекинского жаргона, если переводить цензурно, то что-то чертовски крепкое – в положительном смысле. Например, коровье очко. Можно пробормотать, например, довольно поглаживая живот: «Это пиво – реально коровье очко», или, к примеру: «Старик, ну ты здоров пить коровье очко!»[2].
