Что произошло, ни я, ни мои товарищи долго не могли понять.
Постепенно картина стала проясняться.
В те дни Генеральная прокуратура СССР расследовала дело о взятках Г. Д. Бровина, в прошлом помощника Л. И. Брежнева. Кто-то однажды видел этого человека в компании Сергея Буткевича, когда-то директора плавательного бассейна «Москва», потом перешедшего работать в «Печору». Он был у нас заместителем председателя по быту и секретарем парторганизации. Я хорошо знал этого большого, добродушного человека, опытного хозяйственника. Власти привлекала перспектива раздуть дело брежневского помощника до масштабов «преступного синдиката, связанного с золотом и проникшего за стены Кремля». И тут, как решили следователи, была ниточка от фигуранта по этому делу Бровина через нашего Буткевича к крупнейшей в стране золотодобывающей артели. В записной книжке Буткевича оказался номер телефона Бровина. Больше того, бывший директор плавательного бассейна был знаком с А. М. Рекунковым, Генеральным прокурором СССР. Такой рисовался детективный сюжет – дух захватывало!
Молодые, нетерпеливые следователи знали, что на самом верху есть силы, заинтересованные в сокрушительной компрометации кооперативного движения, и не гнушались ничем. В стране тогда обсуждали будущий Закон «О кооперации». Приверженцам государственно-монополистической экономики был на руку скандал: он мог стать сигналом к фактическому уничтожению кооперативов.
Атмосфера в обществе была накалена. Когда в стране культ личности заменяют культом бесхозяйственности, идет в рост теневая экономика.
Люди справедливо возмущались коррупцией, существованием подпольных миллионеров. Еще не затихли знаменитые «хлопковое» и «рыбное» дела.
Потом мне попадется интервью, которое дал одной газете бывший старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре СССР Ю. Зверев. Этот ветеран советской прокуратуры где-то в Подмосковье приметил бойкого молодого следователя Нагорнюка и поспособствовал его переводу в столицу. Пока начинающий работал под его руководством, особых претензий к нему не было. А вот когда ему доверили наконец самостоятельно расследовать серьезное дело, да еще какое – помощника Брежнева! – тот раскрылся с совершенно неожиданной стороны. Используя, по словам Зверева, ряд материалов, добытых им, его наставником, молодой следователь решил выжать из тривиального сюжета о взятках много больше возможного. Найти выходы наверх и в стороны.
«Поскольку Нагорнюк еще в составе следственных бригад принимал участие в следствии по делам золотодобывающих артелей, он кое-что слышал и об известной артели «Печора» и колоритной фигуре ее председателя В.И. Туманова. В Минцветмете Вадима Ивановича недолюбливали. И помощник министра Базякин, и руководившая ревизионной службой министерства Одарюк много рассказывали Нагорнюку о заработках Туманова, его связях в Москве, влиянии и т. д. Все эти пересуды были известны и мне, но поскольку никаких данных для возбуждения уголовного дела не было, я категорически не разрешал «вольного сыска», до которого оказались так охочи Нагорнюк, Кремезной и некоторые их коллеги», – рассказывал Зверев.
У помощника министра В.Н. Базякина, полковника КГБ, без пяти минут генерала, был свой интерес разоблачить орудующую внутри министерства какую-нибудь банду расхитителей золота. Предпринимательство, то есть почти диссидентство в плановом хозяйстве, представлялось ему угрозой безопасности государства. Он торопился продемонстрировать рвение своему руководству и министру цветной металлургии Союза СССР В.А. Дурасову. Полковник добьется своего. Скоро министру придется подписывать приказ о ликвидации «Печоры».
Другое дело – Л.С. Одарюк, в то время начальник Управления бухгалтерского учета и контроля Минцветмета СССР. Женщина по-мужски властная, обладающая качествами, которым цены не было в рамках административно-командной системы, она оказалась совершенно беспомощна перед кооперативным движением. Власть не поспевала набрасывать на всё хомуты ограничений. Когда «Уралзолото» разрешило «Печоре» построить дороги на миллион рублей, а артельщики по просьбе местных властей проложили дорогу вчетверо протяженнее – на 4 миллиона, начальница была в ярости. Не может артель сотворить такое без приписок и хищений. Не могут люди хорошо зарабатывать, не воруя! Для нее артели были только двух видов: уже разоблаченные и еще ожидающие разоблачения.
– Уверен, что восемь из двадцати четырех миллионов – приписки, – говорил мне
руководитель следственной группы Нагорнюк.
– Но почему восемь? – улыбался я. – Может, шестнадцать?
– Не исключаю, что и шестнадцать! А в разговоре с журналистом Сергеем Власовым этот же Нагорнюк с неожиданным для
следователя простодушием скажет: «Я мог бы растоптать Туманова, но я этого не сделал, понимая, что он человек необыкновенный и, в первую очередь, отличный хозяйственник. Он мог бы стать премьер-министром, если бы в свое время учился…»
Поди их разбери.
Обыски не дали прокуратуре практически ничего. Собранные по участкам вещи, бумаги, документы (для их перевозки потом понадобится пятитонная грузовая машина) громоздились в кабинетах следователей, как пустая порода, из которой невозможно было извлечь сколько-нибудь полезные компоненты. Следователи пытались заставить старателей признаться в преступных делах. Чернили в их глазах членов правления артели, внушали мысль о том, что не они, старатели, а руководство повинно в нанесенном государству ущербе. «Ваше руководство жирует, в то время как народ бедствует! Разве не обидно, мужики!» Но люди, даже недавно пришедшие в артель, смотрели на следователей недоуменно. Расколоть артель, натравить одних на других не получалось.
Московские следователи второй половины 80-х стали прибегать к приему, который не наблюдался или не был так откровенен у колымских следователей 40-х и 50-х. Они вызывали старателей по одному и вздыхали сочувственно:
– Да, трудновато, вам, братцы, под евреями… Не тем народом окружил себя Туманов!
Члены артели смотрели на следователей как на дикарей.
Почти 30 лет, сколько существовала артель, в каждой местности меняя название, у нас
возникала масса всевозможных проблем, в том числе связанных с притиркой людей друг к другу. Но никогда не было национальной проблемы. Коллектив обновлялся перед каждым сезоном, к нам приезжали работать люди почти со всех областей и республик Союза, и критерием отбора был профессионализм. Я не знаю случая, когда бы наши кадровики, знакомясь с документами новичка, задержали бы взгляд на графе «национальность». Вечерами, рассказывая байки, могли пройтись по той или другой народности, поддразнить акцент, но в такой шутливой незлобивой форме, что слушатели из этой самой народности смеялись вместе со всеми. Наблюдая за грязными приемами следователей, я с трудом подавлял в себе брезгливость к этим «пламенным интернационалистам».
