class="p">134
Полный текст этой рецензии см. в приложении 2.
Четыре дня спустя И. С. Аксаков похвалил тургеневский некролог Гоголю за «дружный, согласный хор голосов двух разных поколений». Цит. по: [Пахомов 1970: 193].
О тайной поездке Тургенева в Москву см. [Figes 2019: 162].
Активно призывал Тургенева завершить работу над рецензией также и И. С. Аксаков («Будьте здоровы, охотьтесь и пишите» [Аксаковы 1894а: 472]).
Э. Л. Войтоловская высказывает аналогичную мысль в статье «И. С. Тургенев о С. Т. Аксакове» [Войтоловская 1958: 122].
Полный текст этой рецензии см. в приложении 3.
Москвитянин. 1853. № 4. Кн. 2. Отд. V. С. 227–229. Цит. по: [Тургенев 1978а, 4:672].
Костлоу рассуждает о презрении Тургенева к «риторическому» искусству такого рода в живописи Брюллова и романтической прозе А. А. Бестужева-Марлинского [Costlow 1990: 25]. Зная, какими именно отрывками из произведений Бенедиктова был недоволен Тургенев, можно предположить, что под скверной поэзией Гюго он подразумевает что-то вроде этих двух строф стихотворения «Экстаз» (1828) из сборника «Восточные мотивы»: «Раз ночью, один я стоял на просторе: ⁄ Ни облачка в небе, ни паруса в море! ⁄ И взор мой тонул за пределом земным. ⁄ И горы, и лес – вся природа, казалось, ⁄ За мною, с вопросом одним обращалась ⁄ К сияющим звездам и к волнам морским. ⁄ И звезд золотых легион бесконечный ⁄ То тихо, то громко, в гармонии вечной, ⁄ Твердил, свой блестящий склоняя венец, ⁄ И синие волны, грядой набегая, ⁄ Твердили, свой пенистый гребень склоняя: ⁄ Всё Он – Всемогущий Творец» [Гюго 1901:22]. Если источником особого раздражения Тургенева по отношению к Гюго, которого он терпеть не мог до личной встречи в 1876 году (см. [Тургенев 19786, 1: 566; Тургенев 19786, 3: 517]), было взывание очень религиозного на тот момент французского поэта к природе как способ прославления Бога, то высказать это в печати напрямую он не мог, а потому возможно, что фраза: «Везде видишь автора вместо природы» – завуалированный способ сказать, что в поэзии Гюго везде видишь Бога вместо природы. Элизабет Аллен в своем исследовании в целом подтверждает данную интерпретацию: «Не обладая верой в высший священный порядок, наделяющий события смыслом, Тургенев создает свой собственный порядок и тем самым проповедует свою собственную веру, веру в эстетическую изобретательность, приносящую единственное спасение, которое Тургенев может вообразить, – мирское спасение» [Allen 1992: 54]. Пожалуй, знаменателен и тот факт, что Аксаков в «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии» ни разу не упоминает Бога или божественное, за исключением устойчивых выражений, таких как «бог знает как» и т. п. Подробнее о нелюбви Тургенева к Гюго см. [Figes 2019: 408–409].
Двумя годами позже, например, в статье о произведениях Тютчева Тургенев упоминал «пленительную, хотя несколько однообразную, грацию Фета» и отмечал, что «чувство природы в нем [Тютчеве] необыкновенно тонко, живо и верно; но он, говоря языком, не совсем принятым в хорошем обществе, не выезжает на нем, не принимается компонировать и раскрашивать свои фигуры. Сравнения человеческого мира с родственным ему миром природы никогда не бывают натянуты и холодны у г. Тютчева, не отзываются наставническим тоном, не стараются служить пояснением какой-нибудь обыкновенной мысли, явившейся в голове автора и принятой им за собственное открытие» [Тургенев 1978а, 4: 524, 527].
В своей речи 1880 года, посвященной открытию памятника Пушкину в Москве, Тургенев цитирует Проспера Мериме, который в похожих выражениях обрисовывает разницу между русским и французским подходами к стихосложению: «Ваша поэзия ищет прежде всего правды, а красота потом является сама собою; наши [французские] поэты, напротив, идут совсем противоположной дорогой: они хлопочут прежде всего об эффекте, остроумии, блеске, и если ко всему этому им предстанет возможность не оскорблять правдоподобия, так они и это, пожалуй, возьмут в придачу» [Тургенев 1978а, 12: 344].
Тургенев справедливо предполагал, что этот отрывок, в котором он вплотную подходит к идеям спинозовского («Deus sive Natura», представление о том, что Бог и природа суть одно и то же) и гётеанского пантеизма, будет вырезан цензурой; одновременно с этим он был уверен, что именно эта часть рецензии представляет наибольший интерес для читателей, не интересующихся охотой. См. [Тургенев 19786, 2: 181; Тургенев 19786, 2: 203]; см. также [Schapiro 1982: 22–23]. Виктор Рипп полагает, что «логическая неопределенность Тургенева» в этом отрывке рецензии «отражает состояние [на удивление дружественной] полемики славянофилов и западников в целом» [Ripp 1980: 51].
Хотя отрывок и был изъят цензурой, Тургенев поделился им с С. Т. Аксаковым в личном письме от 5, 9 (17, 21) февраля 1853 года; см. [Тургенев 19786, 2: 204–205]. При жизни Тургенева этот фрагмент так и не был опубликован; в первом переиздании рецензии он всё еще отсутствует [Тургенев 1880: 293–307]. Впервые напечатан он был спустя более десяти лет после смерти Тургенева в: Вестник Европы. 1894. № 1. С. 342–344; см. [Тургенев 19786,2: 509].
Далее Герцен продолжает проводить различие во взаимодействии с природой со стороны человека и других живых существ: «Животное никогда не распадается с природой: это – последнее не возмущаемое сочетание развития жизни индивидуальной с общей жизнию природы; двойственная натура человека именно в том, что он, сверх своего положительного бытия, не может не стать отрицательно к бытию; он распадается не только с внешней природой, но даже с самим собою; эта расторженность мучит его; это мученье гонит его вперед» [Герцен 1954–1965, 3: 132].
Хотя Тургенев начал формулировать знаменитую дихотомию Гамлета и Дон Кихота еще в 1847–1848 годах, статья им была написана лишь в 1857–1859 годах, а опубликована в январской книжке «Современника» за 1860 год. См. [Тургенев 1978а, 5: 507–509].
Жекулин справедливо подчеркивает, что среди всех живых существ только люди способны осмысливать и любить природу; см. [Zekulin 2005: 299, 305].
Отказ Тургенева от идей немецкого идеализма в конце 1840-х годов подтверждается многочисленными источниками. См. [Nierle 1969:29; Тургенев 19786, 5: 124].
