Вместо того чтобы нанести решающий удар по Лжедмитрию, воеводы отошли от Рыльска и учинили погром мятежной Комарицкой волости. Историческая вина в организации этой карательной операции лежит на Борисе Годунове, однако сам он требовал от воевод совсем другого: не с мужиками воевать, а ловить ненавистного «Гришку». Царь Борис Годунов «роскручинился» и прислал к войску окольничего Петра Никитича Шереметева и думного дьяка Афанасия Власьева, которые должны были спросить у бояр и воевод, «для чево отошли от Рыльска». Впрочем, это был не вопрос, а царская угроза, так как Борис выговаривал воеводам: «…что зделася вашим нерадением, столко рати побили, а тово Гришки не умели поймать». По словам автора «Нового летописца», услышав такие речи, «боляре же о том и вся рать оскорбишася. В рати же стало мнение и ужас от царя Бориса. С тое ж поры многия начаша думати, как бы царя Бориса избыти, а тому окаянному служити Гришке»[712].
Судьба династии Годуновых, как писал С. Ф. Платонов, решилась «под обгорелыми стенами» украинного города Кромы[713] (вероятно, тогда русский язык и обогатился присловьем, с которым часто вспоминают об этом городе: «Орел да Кромы первые воры»). Целое войско несколько месяцев безрезультатно простояло под маленькой крепостицей, обороной которой руководил донской казак Андрей Корела. Следствием этого стояния станут измена и недовольство царем Борисом Годуновым, истощавшим войско в зимнем походе и заставлявшим его страдать из-за болезней, голода и бескормицы. В конечном же итоге войско под Кромами окончательно перейдет на сторону самозваного «царевича». Не смог Борис Годунов опереться ни на князя Василия Васильевича Голицына, поставленного одним из воевод, ни на романовского сторонника воеводу Федора Ивановича Шереметева, бесполезно стрелявшего по Кромам из привезенной с огромным трудом большой пушки — именной пищали «Лев Слобоцкой». Тактика царских воевод состояла в том, чтобы «творить тесноту» тем, кто оборонял Кромы. Но воевать против своих с таким же ожесточением, как против иноземных врагов, тогда еще не научились.
Трагедия Бориса Годунова разрешилась 13 апреля 1605 года, «в субботу на память святаго священномученика Ортемона прозвитера и святых мученик Максима, канун жен Мироносиц»[714], когда царя постиг удар. Мимо этого события не прошел ни один из современных книжников. Автор «Бельского летописца» написал, что все случилось «в 10-й час дни»[715]. Интересовались обстоятельствами смерти царя и иностранцы, которые могли получать информацию от царских докторов. Стоит доверять известию Жака Маржерета, что царь «умер от апоплексии»[716]. В «Новом летописце» о смерти Бориса Годунова сказано так: «После бо Святыя недели, канун Жены мироносицы царю Борису вставши из-за стола после кушанья, и внезапу прииде на нево болезнь люта, и едва успе поновитись и постричи. В два часа в той же болезни и скончася»[717].
Во многих известиях о смерти царя Бориса Годунова сходным образом говорится, что все случилось внезапно, после обычной царской трапезы. В свите английского посла, находившегося уже на дороге в Англию, все-таки успели узнать подробности о последних часах царя Бориса Федоровича. Спустя два часа после обычной трапезы царь «ощутил боли в желудке, так что, перейдя в свою опочивальню, сам лег в постель и велел позвать докторов (которые успели уже разойтись). Но прежде, чем они явились на зов, царь скончался, лишившись языка перед смертью» (еще одно подтверждения диагноза — апоплексия)[718].
Для русских летописцев важнее была другая деталь: в соответствии с нормами благочестия царь Борис Годунов, как некогда Иван Грозный, успел принять перед смертью монашескую схиму и получил новое имя — инока Боголепа. Утаить или опровергнуть это было невозможно, хотя и здесь слышны ноты сомнения, потому что следом за таким уходом Годунова из мира все его обвинители должны были бы умолкнуть. Автор «Пискаревского летописца» написал, что Борис Годунов «преставися скорою смертию, только успели запасными дары причастити». В хронографах тоже содержится ссылка на то, что «нецыи же написаша» о том, «яко восприят иноческий образ и наречен бысть во иноцех Боголеп, и вскоре живот свой сконча». И лишь в «Бельском летописце» сказано, как подобает, что Борис Годунов умер «изволеньем Божиим в чернцех, и в схиме наречен бысть Боголеп, и положен бысть в церкви у Архангела Михаила в пределе у Ивана Списателя (Иоанна Лествичника. — В. К.)»[719].
Имя Боголеп — калька с греческого Феопрепий («подобающий Богу») — раскрывает нам последнюю тайну Бориса Годунова: крестильное имя царя, которое у людей русского Средневековья порой скрывалось до самой смерти. Годунов позаботился, чтобы тайна эта не была раскрыта и после окончания его «живота», поэтому легко подумать, что выбор схимнического имени связан с известным, мирским именем царя Бориса Федоровича. Правило, согласно которому монашеское имя должно начинаться с той же буквы, что и крестильное, было соблюдено, только имя Боголеп могло происходить еще и от имени Богдан! Или, точнее, от греческого имени Феодот («Богом данный»), которое у русских людей переводилось как Богдан. Святой Феодот Анкирский жил в IV веке и прославился благотворительностью и добрыми делами (что немаловажно для биографии царя Бориса Федоровича). Разгадать тайну второго имени Бориса Годунова впервые смогла искусствовед В. И. Антонова, составляя каталог икон Третьяковской галереи[720]. Изображение патронального святого Годунова — Феодота Анкирского встречается и в росписях церкви села Вяземы, и в знаменитых вкладах семьи Годуновых в Троице-Сергиев монастырь: так называемой «жемчужной» пелене «Крест на Голгофе», лежавшей под иконой Троицы Андрея Рублева, и поставце на гроб Сергия Радонежского[721]. Очевидно, что для близких Годунову людей его крестильное имя не было тайной, они тоже могли участвовать в выборе имени для схимы царя, которого настиг удар. Хотя, наверное, царь Борис успел сделать все последние распоряжения и о принятии схимы, и о том, чтобы его похоронили рядом с его предшественником на престоле, которому он был всем обязан, — царем Федором Ивановичем. Погребение в кремлевском Архангельском соборе, рядом с могилами князей и царей из династии Рюриковичей, не могло быть случайностью. К несчастью, этой могиле недолго пришлось оставаться непотревоженной.
Мало что другое в Московском государстве могло так сразу и освободить, и запутать людей. Освободить от прежнего страха, обязательств и клятв Борису Годунову и его семье, запутать с последовавшими присягами, которые стали приносить кто царевичу Федору Борисовичу, а кто сразу мнимому сыну Ивана Грозного. Царя Бориса Годунова якобы спрашивали перед смертью, не хочет ли он, чтобы все немедленно присягнули царевичу Федору Борисовичу, а он отвечал, «дрожа всеми членами»: «Как Богу угодно, и всему народу»[722]. Очень похоже на Годунова, не изменившего себе даже в последний час…
