Пренебрежение Толстого условностями, царящими в светском обществе, возрастало вместе с восприятием его литературного таланта. Он не мог довольствоваться единственной возможностью самовыражения и продвижения своих идей лишь посредством художественных произведений. Когда Толстой осознал, что его имя имеет определенный политический и общественный вес, он немедленно обратился к статьям, которые вследствие жесткости позиции автора и его категорического отвержения части правительственной политики неминуемо оказывались резонансными. Но Толстой прибегал к изощренным действиям (например, передал одну из крайне резких статей английскому журналисту, который не упустил случая напечатать ее в Лондоне). Почему писатель пренебрегал реальными опасностями? Во-первых, он просто хотел высказаться. Любой литератор намеревается максимально воздействовать на аудиторию, и если он действительно творец, то никогда не будет колебаться со своими высказываниями. Во-вторых, общественно-политическая публицистика позволяла гораздо дальше и гораздо скорее распространить влияние своего имени. Толстой не мог не использовать такого внезапно открывшегося канала. Это говорит о качестве, присущем всем баловням успеха: использовать все возможные пути для того, чтобы новая идея, как джинн, выпущенный из бутылки, в которой он вызревал, распространился по миру и захватил власть над возможно большей частью человечества, не разучившегося думать. К слову, и противопоставление себя канонам существующей Церкви, и настойчивое утверждение, что Церковь и Бог – далеко не одно и то же, говорят о желании продемонстрировать миру свое высшее понимание духовности, признании Бога, поощряющего действие, а не безумное религиозное растворение личности. Тут писатель уже реально претендует на роль современного пророка, способного восстать даже против такой могучего и непререкаемого авторитета, каким пользовалась на рубеже столетий Церковь в России.
Психологи, и в частности Карл Леонгард, указывали на примечательную особенность Толстого: в его психологическом романе «Война и мир» «не выведены акцентуированные личности». «Герои романов Толстого отличаются друг от друга не как индивидуальности, а как типы», – подчеркивает психоаналитик, высказывая в связи с этим предположение, что целью писателя было показать идеи, а не мир идей, исходя из структуры личности конкретного человека. Это замечание весьма интересно, поскольку оно свидетельствует о сознательном выходе Толстого за рамки писателя-романиста и о попытке стать в ряд творцов, не только открывающих новую реальность, но и формирующих отношение к ней. Эти поступки сродни действиям Микеланджело с его собственным видением образа Моисея или Зигмунда Фрейда с новым, неведомым учением о внутреннем мире человека. Ведь в произведениях писателя всегда речь идет об идеях самого Толстого. Хотя к этому стремится каждый серьезный литератор, Толстой отличается тем, что создает объемное взаимосвязанное видение преобразовывающегося во всех измерениях мира, в то время как большинство писателей пытаются вложить в образ одного или нескольких ярких героев обособленные, а то и вырванные из жизни идеи. Хотя, безусловно, одной из сопутствующих задач, которые Толстой ставил перед собой как художник и историк, было намерение запечатлеть историческую эпоху. Надо признать, обе задачи были весьма успешно выполнены, несмотря на то что аналитики находят малозаметные психологические нестыковки в его художественных образах.
Но до Толстого фактически никто не брался за такую многогранную задачу в исключительном психологично-художественном обрамлении, и это трансформировало образ самого автора из просто популярного глубокого писателя в мыслителя, с пророческой ясностью и хирургической откровенностью представившего прошлое, настоящее и будущее человечества.
«Энергетический потенциал у всех людей одинаковый. Средний человек растрачивает свой по мелочам направо и налево. Я направляю свой лишь на одно: на мою живопись, и приношу ей в жертву все…»
Пикассо о главном секрете своего успеха
Несмотря на свои внутренние противоречия и приступы маниакальной депрессии, Пикассо отличался невероятной самодисциплиной. Даже будучи полуголодным, он ежедневно «выдавал» по законченному полотну. Продавая свое искусство за бесценок, чтобы не умереть с голоду, Пабло медленно, но неотступно двигался к новому стилю. И бесконечные часы размышлений в Лувре дали ему совсем иные выводы, нежели тысячам таких же искателей счастья с кистью в руках – его восприятие было сформировано задолго до этих походов, и он никогда не позволял себе поддаться давлению имен или виду гениальных творений. С юных лет он знал, что спасти его, а заодно и дать рождение великому имени Пикассо может лишь нечто ошеломляющее и трепетное одновременно, настолько новое, чтобы были отброшены самые нелепые попытки увидеть в его стиле подражание. Пикассо стремился найти такую форму выражения своих чувств, чтобы идентификация его была обеспечена раз и навсегда.
Несмотря на лишения, нестандартный художник шел по жизни настолько твердой и уверенной поступью, что магнетизм его внутреннего стержня поражал всякого, с кем он соприкасался, а неутолимая жажда бесконечного превращала его в часы мучительного поиска себя и депрессивного больного в великого оптимиста с неиссякаемой верой в победу.
И успех пришел, как всегда, внезапно. Его «Девушки из Авиньона», написанные в двадцать шесть (в 1907 г.), открыли путь новому направлению в живописи – кубизму. И хотя некоторые признанные мастера не приняли нового сразу (например Анри Матисс), главная победа Пикассо состояла в том, что он заставил спорить о своем творчестве. Это была та самая долгожданная идентификация, о которой он грезил. Пабло Пикассо переживал те же чувства, что и Христофор Колумб, увидев с корабля новую землю, неизвестно что таящую.
Однако сам первооткрыватель, вместо того, чтобы витать в облаках успеха от того, что его картины начали покорять Европу и Америку, еще больше углубился в работу. Он никогда не успокаивался, и в этом главный секрет его постоянного движения вперед, а также, не исключено, и секрет долгожительства: как в творчестве, так и в самой земной жизни. Этот до удивления нестандартный живописец, движимый потрясающей маниакальной силой, создавал за год более трехсот полотен, а его ежегодный доход после сорока лет составлял около полутора миллиона франков.
Как все талантливые художники, Пабло Пикассо не просто боготворил себя, а относился к своей особе с почтительным благоговением и искренне считал себя самым ярким гением своего исторического периода.
