— Значит, отходим вместе? Если у нас будет хотя бы малая передышка, к вечеру мы создадим боеспособную часть.
Рогачевский наклонил голову.
— Попробуем. Только у меня нет боеприпасов, а с голыми руками против танков не пойдешь. Как мы еще деремся, и сам удивляюсь, по два, по три патрона на солдата, и все же мы сдерживаем врага.
Истомин встал, встряхнулся, до хруста расправил плечи.
— Ну, кажется, немного отдышался. Я думаю, у нас есть какое-то время, и нужно дать возможность людям искупаться: гимнастерки от соли, как цинковое железо, блестят. Кстати, здесь отличный пруд, чистый и глубокий. Признаться, такое счастье чудилось мне уже несколько дней.
Мы вышли из домика, миновали вишневый сад, и перед нами сквозь осоку заплескался широкий, весь в бликах солнца, простор водохранилища. Солдаты бежали к воде, на бегу сбрасывая гимнастерки; торопливо ковыляли раненые, кто-то бултыхнулся с берега в нижнем белье — впервые за эти дни я слышал крики радости.
— Передайте по колонне, — сказал я связному, — пусть бойцы и офицеры группами, поочередно идут к пруду.
Боец с веселым криком бросился через сад, а я присел на корень вербы и стал раздеваться. Но едва я снял гимнастерку, как с берега послышался заливистый свист, условный сигнал наших конников. Прямо над кручей всадник вздыбил коня, метнулся через широкую канаву, проскользнул под низкими ветвями вербы и спрыгнул передо мной на землю. Это был вездесущий Алексей Григорьевич Лукашов. Тяжело переводя дыхание, он доложил:
— Немецкая мотоколонна входит головой на северную окраину Нехаевки!
Я быстро набросил гимнастерку.
— Сколько машин?
— Около тридцати. Все машины крытые. Есть ли в них солдаты противника, установить не удалось.
— Сейчас же передайте приказ командиру комендантского взвода старшему лейтенанту Бирюкову: выставить автомашины с зенитными пулеметами вдоль улицы и встретить колонну противника огнем. Разведроте прикрыть наш отход из Нехаевки.
Лукашов лихо вскочил на коня и ринулся прямо в густую листву сада. Этот мой короткий разговор с командиром кавэскадрона слышали два-три бойца, и мне не пришлось подавать команду, — в течение минуты все были на берегу, наспех одевались, подхватывали винтовки и бежали в свои подразделения. Возвращаясь из сада, я расслышал где-то неподалеку зычный голос Истомина.
Через минуту я увидел полковника на углу дома — он сам устанавливал станковый пулемет, а солдат, припав на колено, уже разматывал ленту.
Бой грянул тотчас же — я еще не успел миновать дом, как по деревьям, по стенам, по заборам зачиркали пули, зазвенели разбитые стекла, коротко загремели разрывы гранат.
Я выбежал в соседний переулок и увидел немецкую автоколонну: передние машины уже были охвачены огнем и дымом, из-под их брезентовых покрытий беспорядочно вываливались солдаты. Некоторые из них неподвижно лежали на земле, другие ползли, третьи, прячась за машинами, строчили из автоматов.
Скорее инстинктивно, чем намеренно, я выхватил пистолет. Теперь мне было ясно: немцев здесь не менее батальона. Отлично вооруженные, они, по-видимому, перебрасывались на какой-то близкий отсюда участок фронта и были в боевой готовности. Все же такая встреча в Нехаевке для них была неожиданной: пока они пытались занять круговую оборону, их нещадно косили наши пулеметчики.
Нельзя сказать, чтобы в увлечении неожиданным боем я утратил всякую осмотрительность. Но, как видно, в такие минуты всего не заметишь и не учтешь. Передо мной у перекошенного забора зашевелился бурьян, и здоровенный ефрейтор, рыжий и скуластый, стремительно поднявшись с земли, вскинул автомат.
Удивительно запоминаются эти напряженные секунды, неуловимо быстрые и в то же время четкие, холодно-ясные и неповторимые. Теперь все зависело лишь от того, кто первый из нас сделает движение и успеет выстрелить. По выражению скуластого, небритого лица мне было понятно состояние здоровяка-ефрейтора. Он был зол и рад: еще бы, перед ним был советский полковник, а такая добыча сулила многое. Впрочем, я не собирался становиться добычей и первый выстрелил. Пуля сразила его наповал, и я тут же подхватил немецкий автомат. Нужно было отходить, но как же отказать себе в соблазне выпустить очередь по фашистам у машин, тем более, что они находились так близко!
Патроны в моем трофейном автомате вскоре кончились, и я выбросил его. У ефрейтора оказались две гранаты, я взял их на всякий случай.
Кто-то мелькнул за углом сарая, показался и спрятался, и я приготовил гранату. В селе еще яростнее громыхал бой, и уже горели три или четыре дома. А тот, кто прятался за сараем, вдруг назвал меня по имени. Я узнал голос: Лукашов! Опять наш вездесущий наездник разыскал меня, даже в бою.
— Скорее, товарищ комдив, — торопил он, — ваша лошадь за этой усадьбой!
Наша колонна успела выйти из села и остановилась в лесу, на раздорожье. Мы догнали ее через несколько минут. Ко мне подбежал комиссар Зубков и передал донесение разведчиков. Они сообщили, что из соседнего села Большие Липяги движется на запад смешанная колонна — танки и бронетранспортеры, всего два десятка машин.
Сообщение было неожиданным и радостным, — по тону Зубкова я понял, что это наши машины.
— Отлично, комиссар! Мы немедленно свяжемся сними, и они помогут нам добить бандитов, что очутились в Нехаевке.
Однако у меня тут же мелькнуло сомнение:
— А вдруг, комиссар, наши разведчики ошиблись? Вдруг это немецкая танковая колонна?
Он усмехнулся, покачал толовой:
— Разведчики точно установили: танки наши!
— Все равно мы задержимся в лесу. Нужно еще раз уточнить, что это за колонна? Если мы рискнем выйти из леса, возможно, это будет наш последний риск.
Комиссар, казалось, был огорчен. Впрочем, конник, примчавшийся из Нехаевки, принес приятную весть: немцы удирали из села на уцелевших машинах, удирали, даже не подобрав раненых. Значит, крепким орешком оказались для фашистов штабы наших трех дивизий! И снова у меня мелькнула мысль, что, возможно, танковая колонна, замеченная нашими разведчиками, шла на помощь гитлеровцам, атакованным нами в Нехаевке. Ее могли вызвать по рации, и теперь она спешила нанести удар.
