Сценарий возмутил руководителей «Адского лагеря» под Фудзи: они считали, что на первом месте в фильме должна быть именно их школа, но, как это часто бывает при создании сценария, первоначальный замысел стал всего лишь отправной точкой для нашего сюжета. Однако новая расстановка акцентов настолько разочаровала людей из «Адского лагеря», что они отказались пустить нас на съемки в свои помещения.
Я спокойно принял это известие. Каждый сценарий можно истолковать по-разному, и список учреждений, где мои сценарии были неправильно поняты, весьма обширен и любопытен. В нем вы найдете армию США, Моргановскую библиотеку, архив Моцарта, многочисленные психиатрические больницы, а также высокие правительственные инстанции старой Чехословакии. Я полетел в Японию и расщедрился на несколько пышных обедов для руководителей «Адского лагеря». Я шутил, пил пиво и сакэ, приводил тонкие аргументы между тостами, согласился внести несколько изменений в сценарий. После долгих разговоров и еще нескольких попоек лидеры «Адского лагеря» согласились впустить нас в школу.
В нашем сценарии было два небольших эпизода, происходящих в токийском аэропорту. Это могли быть ночные сцены, так что мы никоим образом не нарушили бы график, но нас не пустили ни в один аэропорт города. Ни на день, ни на ночь, ни за реки сакэ.
Я решил забыть об аэропорте. Сцены были так незначительны, что я мог себе это позволить. Но я никак не мог снять свой фильм, не заручившись поддержкой «рикиси», борцов сумо, и не получив доступа на старинную арену для сумо в Токио, строгий и красивый стадион, без которого мы никак не могли обойтись в истории нашего тучного паренька. Японцы считают сумо национальным видом спорта, выражением своего национального характера, и мы не знали, как именно отреагирует Ассоциация сумо на желание американцев снимать фильм на ее священных циновках, поэтому мы стали искать человека, пользующегося влиянием в мире сумо, который мог бы замолвить за нас словечко. Нам удалось наладить сложную сеть контактов, которые вывели нас на г-на Дэвауноми, занимавшего второй по значимости пост в Ассоциации сумо. Он прочел наш сценарий и сразу начал нам помогать. Он обратился к работникам японского телевидения, транслировавшим все соревнования, с просьбой оказать нам всяческое содействие.
Но тут в игру вступил Нобору Кодзима. Это был суровый и элегантный господин лет пятидесяти с небольшим, историк, изучавший императорские войны в Японии, и член всемогущего Комитета Ёкодзуна, ведавшего делами борьбы сумо. Вначале я не понял, насколько влиятельным человеком был Кодзима, но впоследствии оказалось, что его суждения совершенно непререкаемы для руководящих деятелей сумо.
Когда Кодзима прочел сценарий, он заявил, что сюжет очень напоминает ему пропагандистские американские фильмы о второй мировой войне. Он считал, что Саюри, молодая японка, полюбившая американца, отличалась «легкими нравами». Еще больше его оскорбило то, что «Адский лагерь», «низшее», по его мнению, заведение, соседствовал с возвышенным искусством сумо. Эти два явления, заявил он, просто не могут сосуществовать бок о бок в одном повествовании.
Я решил, что эти возражения совершенно нелепы; это было так же дико, как если бы американец стал утверждать, что бейсбол будет опошлен, если его покажут в одном фильме с мотогонками.
— Знаете, мистер Кодзима, — сказал я ему, — как раз вчера вечером я видел по вашему телевидению рекламу, в которой борцы сумо танцевали «Лебединое озеро». Они были в пачках. Они прыгали. Они выглядели далеко не почтенным образом. Это вас не тревожит?
— Это их хобби, — улыбнулся Кодзима.
— Да, мистер Кодзима, но снимать кино — это мое хобби.
Я упрашивал историка быть немного терпимее, но он лишь снова улыбнулся и стал рассказывать о своем сыне, который жил с женой в Лос-Анджелесе. Отпрыск пригласил отца приехать к нему в гости в Калифорнию.
— Я пообещал, что приеду, как только моя невестка забеременеет… — сказал мне Кодзима.
Мне так и не удалось поколебать Кодзиму, не удалось убедить его в том, что он неправильно понял наш сценарий, и нас не пустили на арену для борьбы сумо. Ассоциация сумо даже не позволила нам работать с ее борцами. Но мы не могли убрать сумо из сценария. Хрупкая конструкция нашего сюжета нуждалась в обеих подпорках, нуждалась в истории тучного парня и его страстной мечты, нуждалась в эффектных церемониях сумо. Без всего этого сценарий просто погибал.
После бесконечных встреч, стратегических совещаний, перелетов через Тихий океан и бесполезных отчаянных переговоров «Адский лагерь» приказал долго жить; это произошло за четыре дня до того, как по плану должны были начаться съемки. Двести человек лишились работы, несколько молодых, неизвестных актеров потеряли шанс на блестящий дебют. Что до меня, я потерял год. А в моем возрасте время уходит все быстрее.
Хотя мне не удалось снять фильм, «Сони» не расторгла мой контракт. Мне заплатили деньги, и теперь я могу сказать, что случившееся с «Адским лагерем» напоминает мне странную партию в пинг-понг, сыгранную мной тридцать лет назад. Когда мы с Яной были еще красивой блестящей пражской четой, нас пригласили на просмотр в китайское посольство. В совершенно бесконечном фильме, помимо всего прочего, шла речь о создании национального гимна Китая. Композитор, как заправский картежник, перебирал почтовые открытки с видами Китая и вслушивался в звуки своей земли, которые медленно, очень-очень медленно соединялись и превращались в мелодию.
После просмотра, пытаясь найти какую-то приятную тему для разговора с культурным атташе, я спросил его, играет ли он в пинг-понг.
— Все китайцы играют в пинг-понг, — сказал он со смехом.
— Нам с вами надо как-нибудь сыграть партию, — предложил я в шутку, потому что когда-то в Подебрадах я входил в команду по настольному теннису. Не успел я сказать это, как передо мной собралась толпа китайцев и что-то защебетала без всякого выражения. После длинного разговора атташе повернулся ко мне, улыбаясь до ушей.
— Да, да, мы сыграем, вы и я.
Спустя десять минут мне протянули листок бумаги с напечатанным текстом. Там был указан адрес, довольно позднее время и дата — спустя три месяца.
— Здесь нет ошибки? — спросил я, указывая на месяц.
— Нет, нет, — сказал атташе.
— Хорошо, я приду.
Через три месяца я взял ракетку, явился по указанному адресу и оказался участником темпераментного сражения в присутствии ликующей толпы китайцев. Дело происходило во время очередного приема, и я был в костюме и лакированных штиблетах, в то время как китайский культурный атташе надел шорты и теннисные туфли, но дело было не в этом. Атташе играл в пинг-понг куда лучше меня. Его подачи были так закручены, что мячики просто соскальзывали с моей ракетки. Может быть, все три месяца он тренировался, может быть, ему вообще не надо было тренироваться, чтобы сразиться со мной; как бы то ни было, в первой партии он разгромил меня со счетом двадцать один — восемь.
