ответственность за работу разведки во всём Западном полушарии!.. Ничего подобного я никогда не слышал. Ну, сейчас говорунов столько развелось, и любителей покрасоваться где-то перед камерами или перед микрофонами, что иногда диву даёшься…» [995]
Учитывая сказанное Николаем Сергеевичем о «главном деле» его жизни, можно подумать, что «при КГБ», в отличие от МВД, никогда не было лаборатории, подобной лаборатории Майрановского. Или, если уж совсем буквально понимать сказанное, заместитель начальника разведки КГБ о ней «никогда ничего» не слышал.
06.26. Н. С. Леонов: «Я никогда ничего об этом не слышал». [996]
Правда, Николай Сергеевич припомнил, что «последним доказанным и признанным эпизодом этой категории было убийство Степана Бандеры». [997] Но Бандера был убит при помощи пистолета-шприца с цианистым калием, [998] а Майрановский работал с органическими ядами (рицин!). Значит, этот пистолет и его снаряжение разработано не в МВД, а всё-таки в КГБ, организовавшем убийство Бандеры. И, значит, всё-таки была там какая-то спецлаборатория, изучавшая и разрабатывавшая яды, о которой «никогда ничего» не слышал всегда, по его утверждению, говорящий правду, генерал-лейтенант КГБ.
Но в данном случае нужно учесть, что в его возрасте даже искреннее желание «всегда» быть правдивым может оказаться неосуществимым – память в 90 лет порой подводит даже таких интеллектуалов, «выдающихся русских мыслителей и государственных деятелей», как Николай Сергеевич.
Да и вряд ли во время своей службы Николай Сергеевич внимательно изучал архивы своего ведомства. Так что можно поверить, что он не знал такого документа 1947 года:
"Зам. начальника ПГУ МГБ СССР
полковнику тов. Короткову
Рапорт.
В здании нашего Генерального Консульства в Нью-Йорке, расположенного по адресу: 7 East, 61 street в 1941–42 г.г. мною, по распоряжению резидента «Луки», был сделан тайник, в котором резидентура хранила присланные из Центра по спецзаданиям следующие предметы: взрывчатые вещества, часы-взрыватели, яды, оружие.
В 1943 году по распоряжению резидента «Максима» мною из тайника были вынуты и уничтожены взрывчатые вещества (около 10 фунтов).
В тайнике после моего отъезда из Нью-Йорка в конце 1944 года оставалось: специальный бесшумный пистолет «Маузер» с патронами, часы-взрыватели, яды, трость-шпага.
О содержимом тайника и его расположении, кроме меня, знали «Максим» и «Лука». Тайник был расположен в верхнем этаже кухни при столовой Генерального Консула, в правом посудном шкафу, 4-я или 5-я дверь шкафа под нижней полкой к полу.
План тайника прилагаю.
2 июня 1947 года
Нач-к отделения 2-Б ПГУ МГБ СССР
майор Прудников.» [999]
Этот рапорт относится к самому началу деятельности созданного Постановлением СМ СССР № 1789–470сс от 30 мая 1947 г. Комитета Информации, [1000] принявшего к руководству разведку МГБ и, естественно, ответственность за использование ядов и «спецприспособлений» типа «трость-шпага» в резидентурах ПГУ МГБ.
При этом вскрылись как старые проблемы, так и возникли новые – слияние всех разведывательных спецслужб в единый КИ породило «организационную неразбериху» и в Москве, и в резидентурах:
«26 июля 47 г. «Степану» в Н-Й сообщили, "что наши попытки точно установить место тайника, были ли изъяты находившиеся в нем предметы, кем и когда, не привели к положительным результатам. «Максим» и «Май» знали якобы только то, что имеется тайник, но когда было изъято его содержимое, им неизвестно. Такой же информацией располагает и известный Вам «Леонид». "Борис" уверяет, что яды и бесшумный пистолет были изъяты из тайника и хранятся в Вашем сейфе. О трости, в которую была вмонтирована шпага, он ничего не знает. Как видите, из-за плохой организации во время передачи контор при смене руководителей дело крайне запуталось». [1001]
Конечно, все эти «запутанные» дела давно минувших дней к сегодняшней работе СВР отношения не имеют. Но, понимая, что СВР – «генетический преемник» КГБ, забывать о них не стоит…
Что же касается ГУ ГШ, то смутная история покушения на Скрипалей не позволяет уверенно исключить и его из числа спецслужб, использующих в своей работе яды «в оперативных целях».
Разумеется, все подобные операции, вне зависимости от того, какая именно спецслужба их проводит, требуют – и всегда требовали! – весьма специфического информационного обеспечения, которое в 30-е – 40-е годы должна была предоставить разведка НКВД. И привлечение к добыванию такой информации квалифицированного помощника из ГРУ было совсем не лишним.
Я не знаю, что именно «навешивали» на эвереттических двойников Жоржа коллеги из НКВД-НКГБ-КГБ «в нагрузку» к заданиям ГРУ в тех ветвях альтерверса, где он был вынужден сотрудничать с ними.
Не знаю, как они воспринимались и как выполнялись. Да и «сами Жоржи» в этих ветвях чаще всего не знали о конечном потребителе получаемой ими информации. Но уверен, что психологическая нагрузка на них в этих ветвях была много тяжелее, чем в «чисто грушных» ветвлениях альтерверса, описанных В. И. Лотой.
В этих, «энкавэдешных» ветвях альтерверса, легко объясняется и отмеченная в приведённом письме Жоржа [1002] к жене задержка в получении писем от него, поскольку они были должны проходить двойную проверку – и в НКВД, и в ГРУ.
Более того, сама возможность возникновения переписки родственников (не только жены, но и родных – отца, матери и старшего брата) с действующим нелегалом была уникальным продуктом связи НКВД с «Операцией «Дельмар»». Такая возможность не могла быть предоставлена Жоржу без согласования и согласия НКВД.
Когда я ознакомил одного компетентного историка разведки с текстом направленной в ВИЕТ статьи, содержавшей процитированный выше отрывок письма Жоржа жене, [1003] я получил такой комментарий:
«У Вас в статье приведен совершенно поразительный документ. Для понимающих людей это что-то подобное открытию черной дыры. В разведке, тем более в нелегальной, особенно в 30–50 гг., существовал железный закон – никаких писем женам, родственникам и т. п. Эта штука была совершенно немыслимой. Как так получилось с Жоржем, даже невозможно себе представить. С точки зрения истории разведки публикация такого документа – большое событие». [1004]
О взаимоотношениях НКВД и ГРУ в начале осени 1940 года И. Ахметов, в это время работавший в центральном аппарате ГРУ в Москве, пишет так:
«ГРУ не имел никого в Лубянке, но НКВД имел последнее слово в Управлении». [1005]
Сам факт того, что Жорж потребовал для себя такого права, говорит о его трезвой оценке положения, в котором находился он и его близкие по отношению к НКВД. Это положение было типичным для всех сотрудников ГРУ, выполнявших задания заграницей.
Так, например,
